Эд Макбейн - Ружье

– Пора, – подтвердил Клинг.

– Знаешь, о чем я хочу писать диссертацию? – спросила Синди, одной рукой расстегивая лифчик.

– Нет, о чем?

– О сыщиках. Детектив как вечно подсматривающий индивидуум.

Клинг решил, что она шутит, но в этот момент она сняла лифчик, и он впрямь почувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Синди без тени улыбки рассталась с комбинацией и трусиками и набросила на себя халат. Завязывая пояс, она спросила:

– Что ты на это скажешь?

– Ты серьезно?

– Ну конечно, – сказала она, глядя на него с недоумением. – Вполне серьезно. С какой стати я буду шутить по поводу своей докторской?

– Ну, я не знаю, мне показалось...

– Конечно, я серьезно, – повторила Синди на этот раз уже сердито и снова взяла свой стакан. – А что? Тебе не нравится тема?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду, – пробормотал Клинг. – Такое странное название...

– Я пока не уверена, что она будет называться именно так, – раздраженно ответила Синди. Она отхлебнула еще виски и сказала: – Пойдем в гостиную.

– Почему бы нам не побыть здесь? – удивился Клинг.

Синди пристально на него посмотрела, а он пожал плечами и попробовал улыбнуться.

– Я очень устала, – наконец сказала она. – У меня был жуткий день. К тому же скоро у меня начнутся месячные.

– Тем более...

– Нет, пошли, – сказала она и вышла из спальни.

Клинг тупо проводил ее взглядом и, когда она уже исчезла за дверью, еще долго смотрел в пустоту. Затем он сделал большой глоток, насупился и отправился в гостиную. Она сидела, положив босые ноги на стул, и глядела в окно.

– По-моему, это хорошая идея, – сказала она, не оборачиваясь.

– Ты о чем?

– О диссертации, – раздраженно ответила Синди. – Берт, мы можем хотя бы на минуту выбросить из головы секс?

– Мы?

– Ты, – поправилась она.

– Попробую.

– Дело не в том, что я не люблю или там не хочу тебя, просто сейчас мне этого не хочется. Мне скорее хочется плакать.

– Почему?

– Я же тебе сказала. У меня скоро месячные. За день-другой до этого я чувствую себя просто инвалидом.

– Что поделаешь.

– И кроме того, мне не дает покоя диссертация.

– Над которой ты все равно начнешь работать не раньше июня.

– Нет, в июне я получаю магистра. Над диссертацией я начну работать не раньше сентября. Но не все ли равно? Мне ведь так или иначе надо когда-то о ней подумать!

– Наверно, но все-таки...

– Что с тобой сегодня, Берт?

– У меня выходной.

– Никакой логики! Лично у меня сегодня выходного не было. Я пришла на работу в девять утра и приняла двадцать четыре человека. Я устала, настроение паршивое, и вот-вот у меня начнутся...

– Ты уже говорила.

– Что ты ко мне все время цепляешься?

– Синди, – сказал он, – может, я пойду домой?

– Это еще почему?

– Мне не хочется с тобой препираться.

– Иди домой, если тебе так хочется.

– Я пошел.

– Погоди.

– Синди!

– Господи, делай, что хочешь, – сказала она. – Мне все равно.

– Синди, я тебя очень люблю. Но пожалуйста, перестань!

– Тогда почему ты не хочешь поговорить о моей диссертации?

– Почему не хочу? Очень даже хочу!

– Нет, ты хочешь только в постель!

– Что в этом плохого?

– Ничего, кроме того, что я не хочу.

– Пожалуйста!

– И не надо говорить таким обиженным голосом.

– Я не обиделся.

– Ты мог бы хоть из вежливости поинтересоваться моей диссертацией, Берт. Спросить, о чем она.

– О чем она?

– Иди к черту! Ничего я тебе сейчас не скажу.

– Не хочешь – как хочешь.

– Вот и отлично, – сказала Синди.

– Синди, – произнес он после паузы, – я тебя просто не узнаю, когда ты делаешься такой...

– Какой такой?

– Такой стервой.

– Как это ни печально, стервозность – свойство моего характера. Если ты любишь меня, люби во мне и стерву.

– Нет, стерву я любить не собираюсь, – сказал Клинг.

– Как хочешь. Дело хозяйское.

– Так о чем же твоя диссертация?

– Не все ли тебе равно?

– Спокойной ночи, Синди. Я пошел.

– Правильно, бросай меня, когда мне плохо!

– Синди...

– Она же о тебе, ты сам мне подсказал эту тему! А теперь иди домой. Тебе ведь наплевать, что я тебя так люблю, что думаю о тебе день и ночь и даже решила написать о тебе диссертацию. Так что давай, ступай с Богом, мне тоже плевать!

– О Господи! – сказал Клинг.

– Вот именно. О Господи!

– Расскажи мне о диссертации.

– Тебе действительно интересно?

– Еще как!

– Ну-ну, – сказала Синди. – На мысль о ней меня навел фильм Антониони. Помнишь там фотографии?

– Какие фотографии?

– Там в одном эпизоде герой увеличивает черно-белые снимки, чтобы понять, что же все-таки произошло.

– Помню.

– Так вот, я подумала, что в основе этого лежит неудовлетворенное детское желание подсмотреть акт.

– Что, что?

– Совокупление отца и матери.

– Если ты будешь говорить о сексе, я лучше пойду.

– Я серьезно.

– Извини, тогда продолжай.

– Любовная сцена – загадка для ребенка, – сказала Синди. – Он может наблюдать ее изо дня в день, совершенно не понимая, что происходит. Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?

– Помню.

– Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, – именно такой и воспринимает ребенок мать.

– Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?

– Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь...

– Извини, я просто так. Давай дальше.

– Я говорю более чем серьезно! – сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. – Спасибо, – сказала она и выпустила струйку дыма. – О чем я?

– О молодой и красивой матери.

– Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?

– Слышал.

– Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?

– Ты хочешь сказать, что он – воплощение отца?

– Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.

– Здорово.

– Фотограф не понимает, что происходит. Он свидетель соития, но смысл происходящего ускользает от него. Вот он и начинает увеличивать снимки. Так мальчик прокручивает воспоминания, восстанавливая детали, чтобы понять, что к чему. Но чем больше он вглядывается в увеличенные фрагменты, тем больше недоумевает, пока наконец на одном из увеличенных снимков не различает пистолет. Обрати внимание: пистолет!