Эд Макбейн - Толкач

Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал «скорую помощь».

В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.

За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.

– Не люблю кофе из автоматов, – сказал Мейер Уиллису.

У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграла со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, – Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.

К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу.

Такое имя, как Мейер Манер, – нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительным терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.

– Это по вкусу и на кофе-то непохоже, – продолжал Мейер Мейер.

– Нет? А на что же это похоже? – спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.

– Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.

– Должно быть, у моей жены, – вмешался в разговор Темпл.

– Да, – сказал Мейер, – жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.

– Тогда что же тебе не нравится в кофе? – спросил улыбаясь Уиллис.

– Несбывшиеся надежды, – терпеливо ответил Мейер.

– Не понимаю, – сказал Уиллис.

– Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.

– Ну и что?

– А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.

– Кто же вынуждает тебя?

– По правде говоря, – сказал Мейер, – я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.

– Слезы душат, – поддакнул Темпл.

– Бывают, конечно, утешения, – сказал Мейер устало.

– И какие же? – спросил Уиллис, все еще улыбаясь.

– У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. – Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. – Я думаю, что картон все же лучше опилок.

– Вам следует иногда меняться женами, – посоветовал Темпл. – Все не так скучно.

– Ты имеешь в виду только еду? – спросил Мейер.

– А что же еще?

– Зная твой грязный язык... – начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.

– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он, – детектив Темпл. – Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. – Он повесил трубку. – Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «скорую». Мейер, Хэл, хотите поехать?

Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.

– Отчего так происходит, – поинтересовался он, – что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?

– Какая больница? – спросил Уиллис.

– Городская, – сказал Темпл. – Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.

– Почему так?

– Боюсь, что это убийство.

Мейер никогда не любил запаха больниц. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.

Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившим степень доктора. А степень доктора – это просто четыре года дополнительной учебы. Учеба, которая требовалась врачу, чтобы начать собственную практику, была сродни профессиональной подготовке любого человека к любой успешной работе. Мейер никак не мог понять, почему врач должен чувствовать себя выше, скажем, специалиста по рекламе.

По его предположению, это было связано с выживанием – ведь врач, как считалось, держит жизнь людей в своих руках. Мейеру казалось, что врачи очень точно назвали свою деятельность врачебной практикой. По мнению Мейера, они только и делали, что практиковались. Так что пока врачи не достигнут совершенства, он, Мейер, будет держаться от них подальше.

К сожалению, врач-интерн, в руках которого находилась жизнь Марии Эрнандес, не изменил мнения Мейера о врачах.

Это был молодой высокий блондин с короткой стрижкой. Кареглазый, с правильными чертами лица, он хорошо выглядел в своем чистом белом халате. Еще он выглядел испуганным. Блондин, наверное, видел расчлененные трупы во время учебы на медицинском факультете, но в его практике Мария Эрнандес была первым живым человеком, которого так изуродовали. Он стоял в больничном коридоре, нервно затягиваясь сигаретой, и отвечал на вопросы Мейера и Уиллиса.

– В каком она сейчас состоянии? – спросил Уиллис.

– В критическом, – ответил врач.

– Сколько она еще продержится?

– Это... это трудно сказать. Она ужасно порезана. Нам... нам удалось остановить кровотечение, но она потеряла слишком много крови еще до того, как попала сюда. – Врач сглотнул слюну. – Трудно сказать.

– Нам можно поговорить с ней, доктор Фредерикс? – спросил Мейер.

– Нет... не думаю.

– Она может говорить?

– Я... я не знаю.

– Ради бога, возьмите себя в руки! – раздраженно произнес Мейер.