Фридрих Незнанский - Гонцы смерти

— Открой окно! — не выдержав, потребовал Станкевич.

Кузьма открыл окно. «Совсем уже обнаглел парень», — подумал Геннадий Генрихович.

— Ну чего ты? — пробурчал Кузьма Тюменину.

— Надо же настроиться на его биотоки, чтобы проманипулировать, поймать их, а она мне мешает! — угрюмо ответил Гриша. — У нее поле сильнее, она забивает его.

«Тут физик прав, — подумал Станкевич. — Она кого хочешь забьет. С ее энергией только в каменоломню». Он вспомнил, как в Вологде, куда он приехал на практику, еще учась на последнем курсе в университете, встретил тонконогую белокурую бестию, как легко соблазнил ее, а через две недели уехал, дав ей свой адрес и домашний телефон, прося не забывать, наведываться, потому что провел незабываемые ночи, но так случалось со всеми, и он знал, что месяца через два не вспомнит даже ее имени.

Элла же заявилась через две недели с чемоданом прямо к нему домой. Без звонка.

— А чего звонить? — сказала она. — Села на такси, адрес простой, Плющиху все знают.

Родители Геннадия недоуменно смотрели на нее.

— У нас будет ребенок с Геннадием, — объявила она с порога. — Гена вам обо мне не рассказывал?

У матери выпала поварешка из рук. Они садились ужинать.

— Я хотела сначала позвонить, но там такая толпа у автоматов, а меня уже подташнивает.

— Кто это? — строго спросила мать.

— Это Элла, из Вологды, ты же помнишь, мама, я ездил туда на практику.

— Да, припоминаю, — язвительно ответила мама.

— Давайте ужинать, — недовольно пробурчал отец.

Но Элла сказала, что ей надо сначала принять душ. В поезде было душно и пыльно. Пока она плескалась в ванной, за семейным столом все решилось.

— Женишься, — сказал отец, старый партиец и директор чулочной фабрики.

— Генрих! — робко возразила мать. — Мы ее совсем не знаем…

— Молчать! — оборвал ее отец. — Пусть женится, а потом делает что хочет.

— А если она ему не нравится?! — возмутилась мать, которая не хотела отдавать любимого сыночка первой встречной оторве, да еще из Вологды. — И потом, где доказательства, что будущее дитя принадлежит нашей семье?..

— Она мне нравится, — сказал Геннадий.

— Тем более, — добавил отец, приступая к ужину и прекращая глупый разговор. Он не любил, когда болтали за едой.

Уже тогда Станкевича поразила ее отвага: приехать с вещами в Москву, заявиться на порог в незнакомую семью да еще бухнуть такое. Могли и выгнать.

— Ну и что, уехала бы обратно, — сказала через полгода Элла, когда они вспоминали тот приезд. Поэтому что уж говорить о биополе. С ним у нее было все в порядке.

— Ну что? — снова нетерпеливо спросил Кузьма. — Заело?

— Заело, — отозвался Тюменин. — Они слиплись.

— Что значит — слиплись? — не понял Геннадий Генрихович.

— Совершают коитус, — прокомментировал Кузьма.

— Заткнись и помолчи!

— Кузьма прав, Геннадий Генрихович, — отозвался Тюменин. — Надо, чтоб они распаялись.

Кузьма хохотнул. Станкевич оглянулся, посмотрел на прибор с мигающими лампочками, миниатюрными сферическими антеннами, шкалой наводки. Никто в мире еще не знал, что на сегодняшний день этот прибор являлся самым грозным оружием, которого не имели даже американцы, и нынешний сероватый денек войдет в историю. Они впервые запускали прибор, воздействуя на биополе человека. Прибор, или, как называл его Миша Тюменин, «фантом Володина», по имени физика Валериана Володина, который его придумал. Тюменин был вторым в этой команде. И еще два физика трудились над рождением этого фантома: Гриша Старостин и Толя Клюквин. Один теперь подрабатывал «челноком», второй числился администратором какого-то ансамбля. Этих обоих уже нашли и держали на прицеле, а Володин исчез, как сквозь землю провалился. Ни в одном НИИ, КБ, техническом центре человека с такой фамилией не было. А Тюменин, помыкавшись, случайно вышел на Станкевича и согласился на него работать. Геннадий Генрихович с помощью Тюменина создал целую лабораторию, оснащенную лучшей в мире аппаратурой. Тюменин в ней и работал, ею и заведовал — пока в одном лице. Изобретал. Но лично для Станкевича, который платил ему солидную зарплату и премиальные за каждое изобретение. Ему было все равно на кого работать, лишь бы хорошо платили, а Станкевич обеспечивал еще и бесплатным питанием, книгами, хорошей одеждой. Получался маленький коммунизм. Кому расскажешь — не поверят. Только рассказывать было нельзя. И это угнетало.

Сидя сейчас в машине, Геннадий Генрихович вдруг вспомнил ту ночь, когда она сказала: «Я бросаю тебя».

А тогда он долго не мог понять смысл этих трех слов: «Я бросаю тебя». Просто он любил ее. Поэтому и не мог понять. А она повторила: «Я бросаю тебя. Завтра».

— Кто он? — спросил Станкевич.

— Никто. Я просто хочу пожить одна.

— Не ври мне! — прокричал Станкевич. — Коли набралась смелости сказать эти слова, так говори до конца! Кто?

— Какая тебе разница?

— Кто, я спрашиваю! — рявкнул Геннадий, и Элла отпрянула от него. — Кто, я спрашиваю!

— Шелиш.

Станкевича точно обухом ударили по башке. Он ожидал какого-нибудь двадцатилетнего жеребчика с женским блеском в глазах и чувственным поэтическим обликом, какого-нибудь актеришку из тех, кто красовался на глянцевых обложках, но никак не этого золотушного очкарика, который с экрана телевизора говорил рублеными фразами, обещая всем скорое благоденствие.

— А-а…

— Они разошлись. Три месяца назад.

— А-а…

— Мы уже полгода встречаемся. Полгода, как любовники. Но я так больше не хочу. Я выхожу за него замуж. И это вся информация. Сын будет жить с нами. Когда закончит учебу и вернется из Швейцарии, он приедет уже не сюда, а на нашу с Олегом квартиру. Я с ним говорила. Олег тоже. И это вся информация. Я тебе оставляю квартиру, всю мебель, возьму только свои шмотки. Адвокат тебе позвонит. Вопросов нет?

— Нет, — помолчав, ответил он.

— Я рада. Я хотела завтра утром обо всем тебе рассказать. Перед уходом. Решила не травмировать. Но ты сам меня вынудил. Извини, что так все получилось. А теперь я хотела бы немного поспать. Иди к себе.

И он ушел. Безропотно. Пошел на кухню, выпил бутылку мартини. Прямо из горлышка. И, не раздеваясь, лег спать. Когда проснулся, ее уже не было. С тех пор он ее и не видел. На суде он не присутствовал, его интересы представлял адвокат. Однажды по телевизору, на каком-то официальном приеме, она мелькнула один раз. Ему тогда показалось, что она похорошела…

— Они уже разлепились, — сообщил Тюменин. — Можно начинать.

Станкевич не ответил.

Олег с Эллой жадно набросились на голубцы. Ели молча, в просторной двадцатиметровой кухне, отделанной белым пластиком. Элка лишь набросила халат на голое тело, а Олег сидел в трусах, то и дело вожделенно посматривая на нее. Она его всегда возбуждала.