Фридрих Незнанский - Операция «Фауст»

— Так вот. Из слов Слюсаря я понял, что спецназ не уступает по силе Госбезопасности. В его составе только танков больше, чем во французской и германской армиях вместе взятых.

— А сколько подразделений спецназа находится в Москве, знаешь?

— Точно не знаю, но думаю — батальонов шесть, не меньше.

Грязнов неожиданно подмигнул мне и, не спросив разрешения, отлил из бидона еще одну стограммовую норму.

— А теперь, Сашок, слушай внимательно. Есть факты, достойные осмысливания…

И Грязнов вытащил из своего «дипломата»… книгу, я вскочил со стула и выдернул ее из рук капитана.

— Ну, говори же, Слава! — заорал я.

Я уже знал, что это была та книга, довольно потрепанная, странного фиолетового цвета, толстая. И каким-то внутренним зрением я увидел, как убийца Ким поднимается по лестнице с этим томом под мышкой.

Повертев пустой стакан, старший инспектор уголовного розыска наконец вымолвил:

— Я подключил к розыску преступников по фотороботу своих ребятишек, агентов то есть. До сих пор все было фуфло и безнадега. У меня есть один парень — Стасик, человек культурный, кончил Строгановское. Он не желает иметь дело со шпаной и выговорил себе культурный фронт. В воскресенье Стасик гулял по столичным кабакам, завтракал в «Национале», обедал в «Актере», был в «Жигулях».

Времени он зря не терял, а между делом расспрашивал официантов, метрдотелей и швейцаров про посетителей, наших фигурантов примерял. Вот в «Жигулях» один официант признал, что видел «мордашку» одного из парней, который поздоровее. «Мордашка» сидела с поэтом-песенником Дербеневым и художником из «Смены» Карасевым. Сидели они там чистенькие, вроде бы после баньки, и водку с пивом хлестали. Стасик, как человек профессиональный, смекнул, в чем дело, и поехал к Карасеву на Таганку. У него там полуразваленный дом имеется…

Я не перебиваю Грязнова вопросами, верчу в руках и листаю роман Александра Дюма «Виконт де Бражелон». Несколько раз механически перечитываю подзаголовок первой главы: «Тут становится очевидным, что нельзя сторговаться с одним, но ничто не мешает сторговаться с другим». На внутренней стороне обложки — кармашек с написанным от руки чернильным номером «12773/81». Библиотечная книга. Титульный лист вырван. Открываю семнадцатую страницу, где обычно ставится библиотечный штамп. Ни штампов, ни печатей нет…

— …Карасев, хоть и алкаш знатный, кое-что припомнил: да, действительно, познакомились в Сандунах с одним атлетом, представился «Дима» и руку как клещами пожал. Слово за слово, поехали всем гамузом в «Жигули», их там знают, очередь не помеха. Посидели часика три, умяли по дюжине чешского пива. Договорились на следующий день снова в Сандунах встретиться. Я весь понедельник этого Диму в бане караулил, поэта с художником запарил до невозможности, но он так и не появился. Я потрошил Дербенева и художника как мог. И кое-что выпотрошил. Поэт вспомнил, что Дима забыл в бане книгу и очень по этому поводу сокрушался. Дербеневу он показался немного того, тронутым. Все пугал, что приходит новая эра и что на земле должны жить одни супермены. Или что-то вроде этого. Потом, порядком набравшись, сказал, что через два дня двигает в Афганистан.

— В Афганистан?

— В Афганистан. Так что, видно, это одна шайка. В общем, этого «Виконта» я обнаружил у банщика в тумбочке с мочалками. Вот ты ее листаешь, я тоже нюхал со всех сторон…

— Подожди, Слава, — озаряюсь я идеей, — надо попросить этого Карасева, художника, набросать портрет Димы по памяти.

— Если ты будешь меня перебивать советами, мы никогда не доберемся до конца. Зачем по памяти? У Карасева привычка: как встретит нового знакомого, так лепит с него портретик.

Грязнов снова лезет в своей «дипломат» и извлекает четвертной лист ватмана: круглая голова, волосы чуть отросшие ежиком, шрам на подбородке, глаза широко расставлены…

— Надо эту рожу срочно показать Корабельниковой.

— Уже. Опознала положительно.

У меня, по-моему, дрожат руки. Я сцепляю пальцы, чтобы унять трясучку.

— Так вот, листаю я, значит, книжечку… Да ты, Сашок, глотни еще, а то совсем раскис, я смотрю… и между страничками обнаруживаю кусок копирки. Копирка старая, пальцев не пачкает. На свет можно кое-что различить — цифры, несколько букв. Я бегом в научно-технический отдел, стоял у них над душой, пока они колдовали над своей аппаратурой. Между прочим, недавно из ФРГ получили, последний крик науки…

— Слава, к чертовой матери достижения науки, давай дальше.

— Заключение: копирка использовалась при заполнении счетов за электричество и газ. Текст на копирке: улица Дыбенко, дом 27, квартира 3. Не вытаращивайся, в Москве на улице Дыбенко в доме 27 располагается научно-исследовательский институт, жильцов и квартир не имеется. Шура наша нашла консультанта со списками всех улиц страны, названных в честь героев гражданской войны. Мы послали около трех десятков запросов в отделы внутренних дел тех городов, где есть улица в честь Дыбенко. Теперь сижу и жду у моря погоды.

— Где этот список?

Грязнов в третий раз лезет в чемодан. Двадцать восемь городов: Ленинград, Краснодар, Орел, Караганда…

— Ты понимаешь, что это невозможно? Невозможно сидеть у моря.

— Ты про убийства в лифтах слыхал?

— В каких лифтах?

— В обыкновенных. Караулит какой-то тип одиноких баб поздним вечером у лифта, насилует. Десятерых убил. Старая площадь распорядилась найти и никаких гвоздей. Весь наш отдел уже к этому делу подключился. А ты — невозможно!

Мне нечего возразить. Для муровцев свет клином не сошелся на моем деле, хорошо еще Грязнова не отобрали.

— Последняя справочка, Сашок: из московских библиотек книга «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» под инвентарным номером 12773/81 не пропадала…

Из московских… А всего у нас в стране около четырехсот тысяч библиотек…

— Так вот что, на этой мертвой точке мы и остановимся, гражданин начальник. Учти, кстати, что «Дима» — не обязательно Дмитрий. Еще есть такие имена, как Демьян, Дементий, Вадим, Никодим… Никодим навряд ли, конечно, — грустно говорит Грязнов и начинает складывать свои трофеи в «дипломат».

— Подожди, Слава. Дай-ка мне этот список обратно. Лететь в эти двадцать восемь городов, действительно, нецелесообразно, но ведь туда можно позвонить. У тебя, конечно, есть лишняя копия?

Грязной с удивлением наблюдает, как я разрываю лист на четыре равные части, на каждой по семь городов.

— Сколько у тебя есть времени, час? Вот, сколько успеешь. Когда, он сказал, что двигает в Афганистан? Через два дня? Значит, сегодня. Может, успеем, а? Пошли к Меркулову, у него два телефона…

В коридоре, облокотившись на подоконник, стояла Лана. Я не видел ее целую вечность. Наши прежние встречи стали казаться мне нереальными, существовавшими только в моем воображении. Мне хотелось подтверждения, что это все было на самом деле.