Фридрих Незнанский - Операция «Фауст»

Но я не успеваю этого сделать, потому что в наш отсек-капсулу распахивается дверь, и на ее пороге появляется командарм Зайцев.

— Прошу прощения, мне срочно нужен старший лейтенант Ивонин… Что с вами, товарищ следователь?

Я не отвечаю, да, собственно, даже не слышу, что говорит командарм. До меня доходит его вопрос лишь через минуту, когда я снова сижу с Буниным в буфете. Баянист наяривает «Прощание славянки», а я молча наливаю себе еще одну рюмку и постепенно прихожу в себя.

— Ваня, я чуть человека сейчас не убил…

— Не говори глупости, Турецкий. — У Бунина происходит выпадение гласных из речи, — признак опьянения довольно высокой степени.

— Давай выпьем.

— Ваня, я хотел убить Ивонина. И если бы мне не помешали, я бы его прикончил.

— Не придумывай, его никак нельзя прикончить. В него надо бросать гранаты.

— Вот я и хотел… — Я приоткрываю портфель. Бунин клюет носом и мгновенно трезвеет.

— Сашок, я кое-что выяснил. Они тут все заодно. Ивонина они нам не отдадут. Надо действовать иначе. Надо позвонить старику Горному. Он башковитый, мудрая змея. Он сделает…

— Александр Борисович, — услышал я тихий голос прокурора армии, — нам лучше отсюда незаметно исчезнуть. Недалеко от Кабула случилось ЧП — вооруженное столкновение между нашими военнослужащими. Роту Ивонина послали на усмирение…

Все это генерал-майор юстиции произносит, стоя рядом со мной, внимательно оглядывая зал.

— Говорят, погибли 80 человек.

Мимо нашего стола прошелся адъютант командующего, явно прислушиваясь к беседе. — Давайте продолжим разговор у меня в прокуратуре. За нами явно наблюдают. Вставайте и идите к лифту, к «газику». Быстро, но без лишней суеты.

— Посмотрите, они стоят у дверей — и там и там… Не отставай, Саш, от генерала. При нем они нас не тронут. — У Бунина опять пропал голос.

— Это у тебя, Ваня, в глазах двоится, — говорю я одобряюще, но на всякий случай прибавляю шаг.

Я уже часа два стараюсь уснуть, но Бунин своим могучим храпом разносит на части не только нашу комнатку, но и целиком все помещение офицерского общежития сотрудников прокуратуры. У меня кончились сигареты, и я курю гаванские сигары «Партагас», подаренные прокурором армии, от которых першит в горле. Полный тезка великого писателя не умещается на кровати, и я вижу его огромные ступни на подушке третьей, свободной койки. Я изо всех сил ору ему в ухо:

— Ваня!

Он просыпается мгновенно:

— Что — Грязнов приехал?!

— Никто не приехал. Храпишь ты страшно и ноги просунул на чужую кровать.

— Фу ты, черт… Кровать, понимаешь, на меня не рассчитана. А насчет храпа — прости, забыл предупредить: ты мне поцокай — вот так, и я перестану…

Я проснулся от сильной жажды. Во рту пересохло, и язык шуршал, как осенний лист. За окном кто-то плакал, надрывно, со всхлипываниями. Я приподнялся с подушки, но кругом была кромешная тьма. Я прислушался, и тут до меня дошло, что плачет Бунин. Во сне это он, что ли? Я уже собирался его разбудить, как услышал его тихий сипловатый голос на фоне непрекращающихся рыданий:

— Да не убивайся ты так, Мансур. Мы что-нибудь придумаем. Сашку сейчас разбудим. Еще один наш парень должен появиться. Пропал где-то…

— С ним… ничего… не сделаешь… У него за спиной генерал Серый, всхлипывал кто-то невидимый.

Я нащупал кнопку настольной лампы.

— Ну ты здоров спать, Сашок. Тут, видишь, дела какие скверные. Вот познакомься — военный следователь Мансур Мансуров. С брательником его беда случилась.

Я посмотрел на часы: было пять минут второго ночи: значит, я проспал часа три. Бунин сидел на своей кровати в исподнем рядом с молоденьким лейтенантом. Тот стянул со спинки кровати вафельное полотенце, долго сморкался и прокашливался. Успокоившись, сказал извиняющимся голосом:

— Вы меня простите, пожалуйста. У вас свои тут дела, не забивайте, Иван, себе голову чужими заботами… Я все равно этого Ивонина достану, клянусь Аллахом…

— Да подожди ты, Мансур, со своими клятвами. Давай расскажи Турецкому, Сашке то есть, все в подробностях… Слушай, тут у вас попить можно? Все нутро горит.

— В Кабуле очень плохая вода, не пейте из водопровода, а то еще подхватите дизентерию или еще какую-нибудь гадость. Я сейчас принесу нарзан из холодильника…

— Ну, тут у них дела, — сказал Бунин, когда лейтенант Мансур Мансуров вышел в коридор, — пока ты дрых как чурка, он мне тут такого наплакал…

«Нутро горело» не только у Бунина. Я не мог думать ни о чем другом, как только о стакане нарзана из холодильника. С трудом разлепив ссохшийся рот, я прошелестел:

— Что с ним случилось?

— Не с ним, с его братом. Понимаешь, рота Ивонина, спецназ значит, истребила население кишлака Керал. По ошибке. Спецназовцев послали в другой кишлак, там мужики ушли к партизанам. А из этого Керала мужчин забрали в кармалевскую армию.

— Подожди, Ваня. Так что ж, наши убивали население? По ошибке или не по ошибке — какая разница?

Бунин наморщился, как будто я ему задал невесть какой трудный вопрос.

— Вот тут-то собака и зарыта… Для этих карательных целей спецназ и существует. Солдаты других подразделений с мирным населением не воюют. А «духи» потом мстят нашим, не разбирая, конечно, кто спецназ, а кто нормальный…

— Что еще за «духи»?

— Так наши душманов называют.

Бунин здорово поднаторел в ситуации, пока я спал.

— И при чем здесь этот лейтенант Мансуров?

— Ну вот. Гарнизонные солдаты рассвирепели из-за плохой пищи. А спецназ — на особом пайке. Жрут как в кремлевском санатории. Один мальчишка-солдат разошелся. Дело в столовой было. И высказал спецназовцам все, что думал. Сказал, что банку икры они за каждый труп получают. Офицер спецназовский его отчитывать. Он, юнец этот, обозвал спецназовского офицера сволочью и бандитом. И тогда офицер в упор угрохал его из пистолета. Гарнизонные ребята сцепились со спецназовцами. Сначала врукопашную. Потом уж и до перестрелки дошло. Гарнизонные, кто еще жив остался, укрылись в казарме, забаррикадировались. Тогда вызвали Ивонина. Он-то знает, как исполнять «интернациональный долг», подкатил пушку к казарме и разнес ее на части.

— А там был брат Мансура?

— Ну да!

— Погиб?

— Так вот же он и рвется туда. Может, его брат тяжело ранен…

Мансуров стоял на пороге комнаты с двумя запотевшими бутылками. Он успел привести себя в порядок: китель застегнут на все пуговицы, черные блестящие волосы разделены безупречной стрелой пробора. Красив он был необыкновенно — прямо на обложку «Огонька» с подписью «Место подвига — Афганистан». Он протянул нам бутылки — руки у него были, что называется, точеные, только ногти обгрызены. — Сейчас ночь. В Баглан иначе чем на вертолете не доберешься. Я за брата все равно должен рассчитаться. Вас не хочу вмешивать. Я ножом не хуже спецназовцев владею.