Анна Янсон - Серебряная корона

Первым заговорил Улоф:

— Сколько времени займет ваш расспрос? Мне нужно ехать в Лойсту. Там сегодня рыцарский пир.

— Немного, — сказала Мария и для порядка сначала записала его личные данные. — Нам было нелегко тебя найти. Кем ты работаешь?

— Дежурю ночью в пункте неотложной помощи, а также занимаюсь разведением лошадей. На них уходит много времени, но такое сочетание меня устраивает. Раньше я ездил на «скорой», но такой режим мне не подошел.

— Почему, по-твоему, исчез твой отец?

— Даже не представляю себе. Волнуюсь, естественно. Мы обзвонили всех знакомых на материке, спрашивали и в Готландском полку самообороны. Звонил я. Мама не любит говорить по телефону. Но никто ничего не знает. Я склоняюсь к мысли, что он покончил с собой. В каком-то смысле его время ушло. Та область, где он раньше мог самоутвердиться, больше никому не интересна. Это стало для него тяжелым ударом.

— Что бы ты сказал о ваших с ним отношениях?

Улоф призадумался и сказал неуверенно:

— Как рыцарь, стараешься следовать путем Князя мира, но всему есть границы. — Он вздохнул и сменил позу. — Я стараюсь уважать моего отца, но у нас разные взгляды на многое.

— На что именно? — спросила Мария.

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Хорошо. Где ты был в понедельник в полшестого утра?

— Дома в Мартебу.

— Один?

— Я пас лошадей.

— Если допустить, что твой отец решил покончить жизнь самоубийством, мог ли он прыгнуть с борта парома? Притом что есть ведь люди, которые на такое в принципе неспособны. Как ты считаешь? — Мария повернулась, чтобы лучше видеть лицо Улофа.

Красив, мускулист, широкоплеч, с голубыми глазами. Сейчас он был взволнован и серьезен, но Мария уже видела его улыбку и могла себе представить, как та действует — что на молодых девушек, что на пожилых теток. У нее самой был уже иммунитет на такие вещи: за десять лет жизни с Кристером она узнала, что может скрываться за приятной улыбкой. Увы, но тут у нее застарелая травма.

— Не думаю, что он смог бы застрелиться. Потому что не хотел, чтобы его увидели в таком виде. Однажды пару лет назад местное отделение сил самообороны искало в лесу одного мужчину. Отец тоже там был и принимал участие в поисках. Этот мужчина ушел в лес с винтовкой и застрелился. Как раз отец-то его и нашел в шалаше из елового лапника. Тот пролежал тогда уже трое суток и был объеден лисами и разными грызунами. Нет, отец бы никогда не застрелился. И вряд ли повесился бы, по той же причине.

— Как мама справляется с хозяйством, когда он уезжает?

— Да справляется в общем-то. Отец старался уезжать, когда работы поменьше. Скоро уже пора убирать пшеницу. Если что, я сам помогу.

— Ей, должно быть, тяжело и работать в больнице в отделении для престарелых, и ухаживать дома за выжившим из ума отцом.

— Ну не такой уж он и безумный. Самое тяжелое — что у него ампутированы стопы и что он ничего не видит. Но ей не под силу таскать его вниз с верхнего этажа. Он, как пленник, сидит там наверху до тех пор, пока кто-нибудь из нас не придет. Дед запустил свой диабет, а это со временем сказывается. Иногда по ночам ему снятся кошмары про финскую войну, и тогда он просыпается. В войну он пошел добровольцем на фронт защищать Финляндию и там служил санитаром. Было страшно холодно. Мертвых из-за мороза не могли хоронить. Трупы сжигали. Когда тела попадали в костер, воздух в легких нагревался и выходил через горло, задевая голосовые связки. Казалось, мертвые кричат, и Ансельм не выдержал. Когда он услышал это впервые, то бросился вытаскивать тело из огня, думая, что солдат на самом деле жив. Он обжег пальцы. У него на теле все еще есть шрамы от ожогов. Через три месяца его отправили домой по причине нервного срыва, и он попал в психиатрическую больницу Святого Улофа, где провел несколько лет. Там он встретил бабушку, которая была на двадцать лет его моложе. Она страдала от депрессий и покончила с собой, когда маме было лет семь-восемь. Ансельм рано получил инвалидность. Вот такая у нас семейная история по материнской линии. Не слишком гламурная. Я теперь могу идти?

— Да, конечно, — сказал Хартман, все еще под впечатлением от рассказа, — конечно. Поздравляем с сегодняшней победой.

— Правда, он производит приятное впечатление? Что скажешь? — спросил Хартман, с трудом поднимаясь с жесткой и низкой скамейки.

— Пожалуй, — ответила Мария, чувствуя, что еще посидела бы в тишине у моря.

Арне Фольхаммар стоял у кухонного окна и смотрел вниз на людей, толпящихся у ресторана «Готландский погребок». В пестрой толпе он искал ее зеленое платье, ее светлые волосы. Дверь подъезда открылась и закрылась — но никакого звука шагов наверх не последовало. Своим натренированным ухом он всегда мог определить, кто из соседей пришел домой. Он знал, что Петерсон шаркает и тяжело дышит, госпожа Линдстедт стучит каблучками, а Андерсон идет почти неслышно. Последний всегда свистит, когда вставляет ключ в замок. Наверно, дает знать злым духам, чтобы успели скрыться до его появления, так же как люди громко топают, идя по траве, чтобы распугать змей.

Арне выключил лампу на кухне, чтобы лучше видеть, что делается в темноте на улице. Что-то произошло около руин церкви Святой Екатерины. Там кричала женщина, а двое мужчин, видимо, дрались. Их окружили празднично одетые люди. Арне почувствовал тревогу. Он ощутил себя брошенным, как в детстве, когда Мона и Ансельм ушли на похороны и оставили его одного и он несколько часов просидел у окна как приклеенный, ожидая их.

У каждого времени свои обычаи. Тогда считалось, что детям нечего делать на похоронах. Если бы они знали, какие фантазии его одолеют, о мертвеце и его проклятии, которое поразит мать и деда, то, может, взяли бы мальчика с собой. Он и сейчас видел то, что ему тогда примерещилось: полуразложившийся труп с мясом, свисающим с костей, с глазницами, налитыми кровью, пытающийся разорвать мать и деда своими костлявыми пальцами. Мертвый был уже не человеком, и сила у него была нечеловеческая. Он потом их обоих закопает, а могильный холм сровняет с землей, чтобы никто не нашел. А сам растворится в воздухе, развеется ветром. И Арне останется на свете совсем один, страшно подумать. Правда, была в этом и капелька торжества — никто ему больше не нужен. Но если не отходить от окна, даже в туалет, если сидеть совершенно неподвижно, то с ними ничего не случится. А стоит хотя бы шевельнуться, и смерть выиграет.

Вот и сейчас, как в детстве, он стоял неподвижно, глядя в одну точку, и ждал Биргитту, неосознанно подчиняясь той же магии.

Он вспомнил другой случай из детства, когда он ждал отчима и мать, ушедших к соседу смотреть телевизор. Тогда телевидение только что появилось. Арне не взяли с собой в наказание за то, что он говорил плохие слова, хотя он не придумал их, просто повторял за Вильхельмом. Оставшись один, он решил обойти весь дом, просто из любопытства. Были места, куда ему ходить не разрешалось. Не разрешалось также заглядывать в ящик тумбочки у кровати Вильхельма. Там он однажды нашел пакетик с надувными розовыми шариками, за что получил звонкую пощечину.