Николай Леонов - Вышка для бизнесмена

– И что произошло? – спросил Лев Иванович, хотя сам уже знал ответ.

– Да я глазом моргнуть не успел, как все пятеро очень живописно на асфальте разлеглись, причем без сознания, а бомж неторопливо так восвояси отправился. А вот походка у него была такая странная, ковыляющая, словно он не на своих родных ногах шел, а на чужих.

– Ты, естественно, заинтересовался…

– А ты бы нет? – удивился Гордей. – Пошел я за ним, а он, как шаги мои услышал, повернулся и… Знаешь. Я много чего в жизни видел и, прости за пафос, смерти не раз в лицо смотрел, а вот глаза его увидел, и мне жутко стало. Представляешь, у меня за спиной охрана с пушками, а я стою, на него смотрю и понимаю, что от смерти меня секунды отделяют, и ничегошеньки мои ребятишки сделать не успеют.

– Что же у него в глазах такого особенного? – спросил Гуров.

– Не опишу я тебе этого словами, – подумав, ответил Гордей. – Это видеть надо.

– То-то Лариса, когда он очки снял и в лицо ей посмотрел, описалась от страха, – заметил Лев. – И что дальше было?

– Я охране своей махнул, чтобы подальше отошла, и ему сказал: «Давай поговорим». Прошли мы до лавки, сели и я сказал: «Меня Гордеем кличут, а тебя как?» Он мне на горло показал и я понял, что он говорить не может. Я ему: «То, что тебе жить негде, я уже понял, но документы у тебя какие-нибудь есть?» А он в ответ головой покачал – нету, мол. Тогда я ему сказал, что мне такие, как он, нужны, не согласится ли он на меня работать, а уж я его и домом, и документами обеспечу, да и вылечу, если болен, а если не понравится, так его никто держать не станет.

– Как я понял, его и удержать-то невозможно, – хмыкнул Гуров.

– Да уж. Посмотрел бы я на остатки того, кто попытался бы это сделать, – хмыкнул Гордей. – А тогда усмехнулся он криво так, прямо в глаза мне уставился и я, веришь ли, сам чуть не обделался, но взгляд его выдержал. Тогда он встал и на меня смотрит – веди, мол. У меня есть одна больничка прикормленная – сам понимаешь, при нашей жизни иначе никак. Туда-то я его и отвез, врачам объяснил, что очень сильно в этом человека заинтересован. Ну, для начала его обрили наголо, потому что вшей на нем было море, бороду сбрили, вымыли чуть ли не с щелочью, и стали его врачи осматривать – я при этом, естественно, не присутствовал. А потом вышел ко мне главврач, бледный до синевы, сигарету из пачки достает и все достать никак не может – руки трясутся, как у алкаша с похмелья. Помог я ему, дал прикурить, и он, как успокоился немного, мне сказал… Как сейчас, его слова помню: «Я не знаю, где был этот человек, но ад по сравнению с тем местом – санаторий!»

– Так страшно? – недоверчиво спросил Лев Иванович.

– А ты сам посуди, – предложил Гордей и начал перечислять: – И голова, и лицо в шрамах, о туловище я уже и не говорю. Ушей нет – отрезаны, ногтей на руках тоже – вырваны, ни единого зуба нет, причем они были явно обломаны и их остатки из десен торчали. От пальцев на ногах и от нашего мужского хозяйства практически ничего не осталось. И с голосом беда – сорвал он себе его когда-то, хотя это-то, как сказал главврач, как раз поправимо, но вот все остальное обратно не вырастет. Ноги были когда-то переломаны и срослись неправильно, но, если их заново сломать, то можно будет все исправить.

– Что же с ним случилось? – задумчиво спросил Гуров. – Похоже, пытали его.

– Не знаю, не спрашивал, – покачал головой Гордей. – А он сам никогда об этом не говорил. Короче, вылечить его можно было, но главврач предупредил, что это будет долго и очень дорого.

– Как я понял, ты согласился.

– Конечно, – явно удивившись словам Льва Ивановича, воскликнул Гордей. – Уж если он в таком состоянии пятерых мгновенно уложил, то на что же он здоровый способен? Но не это главное – жалко мне его стало, это ж надо, как жизнь над ним покуражилась. Пошел я тогда к нему в палату и попросил, что, если он говорить не может, то пусть хоть напишет, на какое имя мне ему документы делать, а он рукой махнул – на любое, мол. Рассказал я ему, что врачи делать собираются, так не возражает ли он, а он покивал только, что на все согласен.

– Ну, что из этого получилось, я видел.

– Так он почти год в больнице лежал, и горло ему оперировали, и ноги ему под наркозом ломали, чтобы они заново правильно срослись, и зубы ему все до единого на штифтах поставили, – рассказывал Гордей и вдруг усмехнулся. – Кстати, там-то он в первый раз мне жизнь и спас, еще в гипсе.

– В гипсе? – недоверчиво переспросил Гуров.

– Вот именно! – подтвердил Гордей. – Палата у него отдельная была, и я раз в неделю к нему обязательно заезжал. Вот и в тот раз я ему гостинцев привез, а он лежал – нога на вытяжке – и книжку какую-то читал. Дело было вечером, он лежал головой к окну, и лампа у него на тумбочке горела, ну а я сел, естественно, лицом. Говорить он еще не мог, так я ему рассказывал, что да как в городе, да что врачи говорят. И тут он вдруг хвать меня за грудки и, как куклу, на пол свалил, а сам свет выключил. Пары секунд ему на это хватило. А меня, сам видишь, свалить не так-то просто. Я даже удивиться не успел, как звон разбитого стекла раздался. Тут мои ребятишки из коридора заскочили, а в палате темно, они ничего понять не могут. Верхний свет зажгли, смотрят, я на полу валяюсь и стекло разбито. А Леший им на окно показывает и рукой так водит, дает понять, чтоб шторы задернули. Ну, мои все сделали, стали смотреть по сторонам и в стене напротив окна пулю нашли. Прикинул я, что была бы моя она, если б на стуле сидеть остался.

– Как же он понял? – Такое состояние Гуров испытывал впервые и мог назвать его только «обалделой растерянностью» или «растерянной обалделостью».

– Вот и я его об этом спросил, а он сначала просто усмехнулся, а потом на листке – у него такой блокнот был – написал: «Просто почувствовал», а потом дописал: «Долг платежом красен. Сначала ты мне жизнь спас, теперь я тебе». Вот так и стали мы побратимами. И с тех пор, как он у меня появился, я себя под такой защитой чувствую, что мне сам черт не страшен.

– Да-а-а, Гордей… – протянул Гуров. – Говорил я тебе, что не твоего уровня это боец. Но откуда-то же он взялся?

– Понятия не имею. Потом у Лешего гипс сняли, надо было заново ходить учиться, так я его домой забрал и сиделку нанял, чтобы уколы ему делала, массаж и все прочее, а прислуга в доме и так была, чтобы маме самой не убираться, не готовить… Словом, по хозяйству не колотиться. Я маме, естественно, ничего рассказывать не стал, чтоб не волновать ее, так кто-то другой проболтался, и стала она относиться к Лешему как к родному, жалела его, как мать свое единственное дитя жалеет. Как ни приду, она возле него сидит и рассказывает чего-нибудь или они вместе телевизор смотрят, в общем, подружились они. Я тебе так скажу, вот Макс ее любит так, что никакими словами не описать, а Леший – просто боготворит, жизнь за нее отдаст и не задумается.