Николай Леонов - Трудно украсть бога

Толпа была большая, но какая-то бестолковая. Все они обвиняли друг друга и ничего толком не рассказывали. Все следствие приходилось строить на неоспоримых фактах, а не на показаниях, которые противоречили друг другу практически во всем. Еще большей неразберихи добавляла Женя Кучерова, чьи показания привносили во все это долю детской игры.

С интересом был прочитан стенографический отчет о ходе судебного заседания. Благодаря ему можно было составить представление даже о внешности фигурантов, хоть оно казалось и предвзятым. Не было среди этих описаний только Успенского…

«Центром внимания был, конечно, Стоян (Чайкин), красивый молодой мужчина, с умными и выразительными, но в то же время наглыми до дерзости глазами, вошедший в зал не без некоторого смущения и робости, но затем начавший бравировать своим положением. Он очень развязно, с некоторой важностью, разглаживал свои всклокоченные волосы, усы и бороду, с гримасами и презрительными ужимками начал всматриваться в публику.

Захаров, бывший сторож Казанской святыни, – совершенно дряхлый старик с осунувшимся, сморщенным лицом, помутившимися глазами, сгорбленный, едва передвигающий ноги.

Комов – очевидно, достойный сподвижник Стояна: такой же молодой, юркий, подвижный человек с плутовато-хищным выражением глаз и характерным длинным тонким носом, загнутым кверху.

Максимов – типичный инородец (природный чуваш), носящий на своем лице отпечаток тупости.

Кучерова – красивая молодая женщина еврейского типа, видимо, до сих пор еще не утратившая жизнерадостного настроения.

Шиллинг – некрасивая, отталкивающей наружности старуха, тип старой сводни».

Показания Жени Кучеровой в итоге даже не были использованы обвинением, потому как господин прокурор Казанской судебной палаты посчитал, что им нельзя доверять в большей части.

Все это говорило, скорее всего, о том, что и Успенскому девочка наврала, и никакой коварной «тетеньки» из монастырской кухни никогда не существовало. Видимо, драгоценности ей достались от матери, которой их мог подарить Чайкин.

Сам Успенский, судя по всему, на суде тоже не присутствовал. Интересно почему?

Из двух газетных вырезок, отксерокопированных Кругловым, полковник узнал, что вокруг дела разрастались нешуточные страсти, которыми тоже приходилось заниматься полиции, тратя время на расследование побочных линий дела.

Оказывается, в августе настоятель собора Богородицкого женского монастыря получил письмо с угрозами, текст которого был пропечатан в газете: «Уведомляю вас, батюшка, что в самом непродолжительном времени ваш монастырь будет взорван, ибо все мины уже заложены. Хорошо будет, если во время взрыва пропадет архиерей Дмитрий, но об этом мы позаботимся и угостим его на славу. Дело возложено на нас троих, то есть № 17, 23 и 28-й».

Письмо переполошило всю округу, полиция усилила контроль за социально-революционными организациями, а сам собор перерыли сверху донизу в поисках мин. Ничего, разумеется, не нашли и пришли к выводу, что это была чья-то гнусная шутка, дабы пощекотать нервы и довести и без того накаленную обстановку до точки кипения.

Однако никаких реальных беспорядков не произошло, и судебный процесс продолжился в прежнем режиме. О его результате Гуров прочитал без удивления. Приговор выносили присяжные заседатели во главе с профессором Казанского университета Загоскиным. Обсуждение длилось несколько часов и результат его был таков: крестьянина Стояна приговорили к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на двенадцать лет; крестьянина Комова – на десять лет; отставного младшего унтер-офицера, ювелира Максимова направить в исправительные арестантские отделения на два года и восемь месяцев; мещанок Кучерову и Шиллинг заключить в тюрьму на пять месяцев и десять дней каждую; мещанина Захарова – оправдать.

Репортер газеты, скан которой читал Гуров, утверждал, что «публика выходила из зала суда в подавленном состоянии». И их можно было понять – главный вопрос: что же стало с иконами, так и не был решен окончательно.

Теперь пришло время заглянуть в стопочку о судьбе Виктора Успенского. Здесь был всего лишь один краткий некролог в газете и какие-то листки, заполненные рукописным текстом.

Некролог сообщал о том, что Виктор Семенович Успенский был найден мертвым через сутки после того, как пропал. Его тело выловили из реки жители села, расположенного ниже по течению от города. Тело было опознано коллегами, а полицейские эксперты вынесли заключение, что причиной смерти стало утопление. Следов насилия на его теле обнаружено не было и от версии убийства пришлось отказаться. А она возникла сразу же, потому что Успенский работал над громким делом о похищении иконы Казанской Божией Матери. Похороны посетили все полицейские чины, с которыми покойный работал в последнее время.

Вот и вся жизнь Виктора Успенского так неожиданно закончившаяся. Все остальные письменные записи говорили приблизительно то же самое, что и газетная статья, и, видимо, были выписаны Кругловым из других изданий, которые не удалось отксерокопировать.

Ни о каких тетрадях с дневниковыми записями покойного речь нигде не шла. Значит, при нем их не было. В таком случае записи либо забрал убийца (а Гуров не сомневался, что смерть Успенского не была случайностью), либо они остались у него дома и перешли по наследству к каким-то его дальним родственникам. Собственной семьи у него, судя по всему, не было.

В момент размышлений над судьбой покойного автора записок полковнику наконец-то позвонили.

– Вы от меня чего-то хотели? – предсказуемо холодно и официально начала разговор Маргарита.

– Во-первых, хотел попросить прощения за свой тон, – примирительно начал полковник. – Мне не стоило так резко вести себя с вами. В конце концов, вы мне так сильно помогли… Но тут уж сработала профессиональная привычка, уж извините. Все-таки много лет работы накладывает свой отпечаток. Поймите меня правильно – я ничем не хотел оскорбить вас.

В ответ он ничего не услышал, но и то было хорошим признаком – трубку она не вешала, значит, слушать извинения ей нравилось.

– А во-вторых, я хотел предложить вам, если вы примите мои извинения, продолжить сотрудничество. Как вы к этому относитесь? Пока я остаюсь на том же месте, что и до нашей размолвки. Вы согласны?

– Я подумаю, – сдержанно ответила реставраторша.

– Тогда хотя бы подскажите мне, где я могу отыскать ту читальщицу, которая приходила к Федору в первый день? Помните, я вам рассказывал? К кому мне стоит обратиться, чтобы узнать, где она бывает? Ее, кажется, зовут Мария Ильинична…

– Можете поговорить с любым из братьев по вере Круглова. Они знают, где, если что, быстро найти читальщицу.