Эдуард Кондратов - Без права на покой [Рассказы о милиции]

— Но разве не бывает, что следствие терпит пораже­ние? Из-за своей ли неопытности, из-за отсутствия убеди­тельных улик — неважно. Так или иначе, а преступника милиция вынуждена бывает отпустить. Где же тогда гарантия, обеспечивающая наш с вами краеугольный те­зис, что всякое преступление будет раскрыто?

— Напомню еще раз: человека, чья вина не установле­на судом, называть преступником никто не вправе. Так что, говоря официально, преступников милиция не отпус­кает. Мы стражи закона, и потому строжайшее соблюде­ние его духа и буквы считаем своей первейшей обязан­ностью. Презумпция невиновности личности для нас свя­щенна, человек не обязан доказывать свою невиновность, в доказательствах нуждается только вина. И потому, ког­да истекают установленные Уголовно-процессуальным кодексом сроки и веских доказательств у следствия недо­статочно, сотрудники милиции освобождают подозревае­мого...

— Даже если внутренне убеждены, что перед ними — преступник?

— Даже если убеждены. Хотя, скажу прямо, такое бывает не часто.

— И все же бывает? Представляю, какие чувства должны испытывать в этих случаях сотрудники милиции! Сознание того, что злодеяние осталось безнаказанным, мне кажется, не может не мучить. Должно быть, это боль­но задевает профессиональную гордость?

— Вопросы профессиональной амбиции — это пустяк по сравнению с горькой мыслью, что отпущенный пре­ступник может снова причинить людям зло, снова нару­шить закон. Много лет прошло, а в памяти у меня до сих пор живет некий Пастушков. Такие случаи запоминаются на всю жизнь. Помню, в бытность мою в Красноярске, где я работал заместителем начальника краевого управления уголовного розыска, поступило ко мне сообщение о тяж­ком преступлении на станции Козулька. Сразу начали от­рабатывать несколько версий. И вот одна ниточка привела к некоему Пастушкову, этакому молодому красавцу, неоднократно судимому, наглому и самоуверенному. Ког­да улик появилось достаточно, Пастушкова задержали. Сначала он держался спокойно, даже нахально. Потом шумел, возмущался — незаконно, мол, задержали. Много часов провел я с ним с глазу на глаз в кабинете — и дрог­нул Пастушков. Поймался на противоречиях, да и улики против него были серьезные. Все рассказал о преступле­нии. Подписал признание. Потом попытался бежать из- под стражи. Написал брату, что ой сознался и что теперь ему будет худо.

И надо ж было такому случиться: бывалые соседи по камере подговорили подростка Ваську С. взять преступле­ние Пастушкова на себя! Я встретился с парнишкой, по- доброму поговорил с ним. Он признался: «Дядьки научи­ли...» Пастушков ничего не знал о Ваське и уже ни на что не надеялся. Но когда он ознакомился — так положено — с материалами следствия и увидел протокол с самоогово­ром Васьки С., то сразу изменил тактику. Заявил: преступ­ления я не совершал! Суд направил дело на доследование, а когда обозначенные законом сроки истекли, Пастушкова освободили.

Он пришел ко мне, улыбаясь: «Хорошо вы меня раскололи, на мне вина. Да только я жить хочу, а пото­му — до свидания». Кровь во мне так и кипела: я-то знал наверняка, что Пастушков — преступник. Но закон есть закон. «Знай же, Пастушков, — сказал я ему, —.что мои глаза и уши будут ходить за тобой. За преступление свое ты все равно ответишь сполна!»

И он ответил, хотя и уехал от нас в Среднюю Азию и постарался замести за собой все следы. Ответил сполна, как я ему и обещал.

Я ни минуты не сомневался, знал: от правосудия он все равно не уйдет. Справедливость должна торжествовать не через раз, а в ста случаях из ста. Только тогда мы имеем право считать, что честно исполняем свой служебный долг.

А что значит для людей нашей профессии понятие служебного долга? Оно неотделимо от понятия долга гражданского. Милиция ведь и создана для того, чтобы оберегать права государства и советских граждан от посягательств на них преступных элементов. Само содер­жание нашей работы пропитано глубоким гуманизмом. И потому отношение к своему делу у нас не может быть бесстрастным. Чего-чего, а эмоций в избытке. Мы ведь каждодневно соприкасаемся с человеческой бедой. Не­счастья честных, хороших людей не могут не вызывать в наших сердцах сочувствие, горечь, жалость, обиду... И закипает ярость на тех, кто причинил этим людям страдания, жжет святая ненависть к этому, для тебя пока еще абстрактному преступнику, который сделал чужую беду источником существования, который сознательно топчет нашу законность, оскверняет нашу мораль, надругивается над нашим образом жизни. И тогда говоришь себе: глаз не сомкну, а тебя, подлеца, найду! И вину твою дока­жу, и ответишь ты за свое преступление перед людьми пол­ной мерой!...

Вспоминаю годы своей работы в отделе борьбы с бандитизмом, в уголовном розыске. Ох и кипишь, быва­ло, негодуешь, ни дня тебе, ни ночи — тут и азарт поиска, и радость удач, и гордость своей победой... А в конечном итоге — огромное моральное удовлетворение от своего дела, от своей профессии. Когда не только умом, а сердцем понимаешь, что борешься за торжество справедливости, за победу добра над злом, тогда себя не жалеешь. Пре­ступник, вступая в схватку с милиционером, защищает только свою жизнь — так поступает и зверь. Работники милиции борются не за себя — за покой и безопасность других людей, а собой они нередко и жертвуют.

Ярким примером такой самоотверженности может служить подвиг рядового милиции Владимира Кошеля. Впервые в жизни был назначен он в поисковую группу. Морозной ночью искали опасного вооруженного преступ­ника — его заметили на улицах Комсомольского района города Тольятти. Тревожные сообщения поступали в рай­отдел милиции: в Шлюзовом преступник стрелял в прохо­жего, затем в одной из квартир им был тяжело ранен дру­гой житель поселка. И вот поступило последнее сообще­ние: след преступника ведет в район дачного массива.

Владимир Кошель вышел на маршрут, держа на повод­ке овчарку Вегу. Когда группа поиска оказалась на пусты­ре, залитом светом заводских прожекторов, Кошель выз­вался проверить одну из дач — маленький домик с темны­ми окнами. Обогнув дом, он распахнул дверь и пустил внутрь Вегу. Тотчас стукнул выстрел, раздался предсмерт­ный визг собаки. Преступник был здесь! Еще немного, и он увидит на освещенном пустыре работников милиции и, конечно же, откроет по ним стрельбу. Владимир не коле­бался и мгновения: с пистолетом в руке он бросился в дом. Снова громыхнул выстрел — и Кошель, обливаясь кровью, упал на пол.

Но и в эту, последнюю минуту своей жизни, Кошель помнил о своем долге. Слабеющими пальцами милиционер сжимал пистолет, ловя на мушку темную фигуру бандита, метавшуюся по комнате. Выстрел, другой, третий... Ко­шель потерял сознание, и оно уже не вернулось к нему. Но его последний выстрел попал точно в цель...