Андрей Кивинов - Лазурный берег

Простодушный Николай выразил ту самую мысль, которую Серов при менте озвучить все же не решился.

— А как я узнаю, кто меня заказал? — злобно спросил Троицкий.

Николай задумался. Да, шеф прав. Стратегически мыслит, а не сиюминутными интересами.

— Значит, взять и душу вытрясти, — решительно предложил Николай.

По дыханию Троицкого Плахов понял, что Демьяныч уже готов к такому решению. Созрел. Оставят его сейчас на яхте, а сами за Егоровым поедут. Вот будет кино.

— Погодите, Михаил Демьянович. Что, с набережной его забирать, при всех? И потом — взять-то никогда не поздно.

— Бывает что и поздно… — вновь недобро усмехнулся Троицкий.

— За ним Рогов плотно ходит. Сто процентов, если что, обезвредит.

В каюту с биноклем в руках заглянул Дима.

— Шеф, гляньте. Только пригнитесь.

Вся компания, опасливо пригибаясь, выбралась на палубу. Дима указал в сторону маяка. Принимая бинокль, Троицкий отметил, что Дима грамотно встал перед ним. Прикрывает. А Колян дышит где-то сзади, за спинами. Ну все, крест на пацане. Недолго осталось… Белому Сердцу.

В окуляр Троицкий разглядел толстого Хомяка, который деловито управлялся с подзорной трубой — из тех, что устанавливают на смотровых площадках для туристов. Выглядывал что-то в заливе. И даже понятно что — его, Троицкого. Ружье в чехле стояло рядом.

— Полюбуйтесь, — Троицкий передал бинокль Плахову.

Игорь полюбовался: ничего не скажешь — красавец Сергей Аркадьевич. Какие таланты в человеке открылись! Очень убедительно работает.

Предыдущий известный Игорю опыт артистической деятельности Егорова был менее удачен. В роли Деда Мороза он, помнится, командирскими замашками распугал на утреннике всех главковских детишек. А когда в мешке с подарками среди конфет и мандаринов обнаружил подкинутую туда Любимовым бутылку пива, закатил настоящую истерику.

— Ну чё молчишь-то? — неожиданно грубо рявкнул Троицкий.

Ситуация, похоже, начала выходить из-под контроля.

— В Рогове не сомневайтесь, — твердо заверил Плахов, — Василий однажды двух ваших коллег…

— Я здесь не останусь! — перебил его Троицкий. — У меня люкс в «Олимпии» забронирован. Ясно ведь уже, что здешним ментам я не нужен.

— Разумно, — быстро согласился Серый. Ему тоже не улыбалась дальнейшая жизнь на воде. Ту же матрешку ночью на днище яхты приклеить — пара пустяков.

«В кино-то вы посмелее будете…» — хотел сказать Плахов, но благоразумно не стал дразнить гусей.

Демьяныч и так был на взводе — виски он хряпнул жадным глотком прямо из горлышка.

Только оказавшись в Антибах, Василий почувствовал себя на отдыхе. Ныряя в ласковую волну, загорая на пляже, прогуливаясь по бульвару, забитому знаменитостями, попивая пиво на скамейке с видом на залив — он ни на секунду не забывал, что работает. Ловит Троицкого. Сидит в засаде. Изучает местность и обстановку. А тут расслабился, наконец.

Сначала они неспешно ехали на стареньком «Рено» Вазгена вдоль буколических полей. Даже крестьяне вдалеке виднелись. И коровы, лениво жующие траву. Рогов подумал, что точно так же эти поля выглядели сто лет назад. И двести. И еще раньше. При д'Артаньяне.

— Вазген, — вдруг осенило Василия, — д'Артаньян — фамилия какая-то армянская. Что-то мне раньше в голову не приходило…

— Конечно, армянская, — захохотал Вазген. — Не грузинская же! Или скажи еще — азербайджанская, да? Это старинная армянская фамилия! А ты думал, кто был д'Артаньян? Француз?..

И Вазген засмеялся таким саркастическим смехом, из которого следовало, что уж кем-кем, а французом сердечный друг Констанции Бонасье точно быть не мог.

Долго парковались у рынка (как раз в этот момент Плахов уверял Троицкого, что Рогов плотно держит Хомяка), долго шли меж рядов сыров, от запахов которых голова шла кругом, яиц, устриц в огромных ящиках (Рогов впервые узнал, что они бывают трех размеров — первого, второго и третьего), яблок, лука десятка сортов…

Тут-то Рогов и забыл, зачем он приехал на Лазурный берег. То есть, что за прованским корнем — помнил. А что за Троицким — забыл.

Пришли наконец в ряд с кореньями. Такой же длинный ряд, Вазген по каким-то одному ему понятным признакам выбрал «лучший по профессии, клянусь Араратом». Лучший по профессии оказался крупным смуглым мужчиной лет пятидесяти, чем-то напоминающим одновременно и Вазгена, и Егорова.

Вазген уточнил у Васи, как называется искомый продукт.

— Бальзам вечной молодости.

— Да не бальзам, друг. Какой бальзам! Бальзам потом, после всего. Как называется этот… материал для бальзама?

— Прованский корень жизни.

— У вас есть корень жизни? — обратился Вазген к продавцу.

— Что это, месье? — не понял торговец.

— Из которого бальзам делают. Очень хороший. Очень хороший, от всего полезный бальзам!

Продавец пожал плечами:

— Первый раз слышу. А как растение называется?

— Как растение называется? — обратился Вазген к Рогову. — Точно знать хочет, так не говорит. Любит, говорю, во всем точность. Скажите мне, говорит, название с точностью до…

— Точно не знаю, — почесал в затылке Рогов. — Какое-то горное.

И показал руками гору. Продавец в ответ на этот жест почему-то нахмурился.

— Говорит, в горах растет, — перевел Вазген. — Волшебный корень, только в Провансе мог вырасти! Лечит, укрепляет. И так помогает!..

Продавец с сомнением оглядел покупателей, побормотал о чем-то с коллегами из соседних рядов. Потом вынес вердикт:

— Там, кроме лаванды, ничего нет.

— Но у них в России бальзам из вашего корня продают, — горячился Вазген. — Вечной молодости. Всем помогает! Он Араратом клянется!

Хотя если бы Рогову пришло в голову клясться какой-нибудь горой… Даже непонятно какой. Разве что Пулковской возвышенностью.

— Что ж тогда русские так мало живут? — иронично улыбнулся продавец. — Сожалею, месье…

— Василий! Этот человек нам клянется — нет такого корня.

— Брешет! — Василий посмотрел на продавца исподлобья. — Чую: брешет. Секрет выдавать не хочет… Или цену набивает.

О том, что русские мало живут, Вазген Рогову переводить не стал.

Чтобы не огорчать хорошего человека.

К Белову Егоров решил пойти во фраке. Чтобы как солидный мужчина к солидному мужчине. Без всяких понтов — просто для пущего взаимопонимания.

Специально зашел домой, переоделся. Напяливая громоздкий наряд, подумал, что соскучился по своему милицейскому мундиру. Сергей Аркадьевич любил форму. Как-то на душе спокойнее становилось, когда облачался в мундир. Форма делает человека самим собой. Определяет четко его место в жизни. Особенно если на форме подполковничьи погоны.

Но тут фестиваль. Свои правила…

Егоров деликатно постучал в номер. Час был поздний, Белов решил в этот вечер лечь спать пораньше. Дверь он открыл в халате.