Александра Маринина - Личные мотивы. Том 1

– Может, не стоит делать такие резкие движения? – улыбнулся Кротов. – Я ведь не пророк, могу и ошибаться.

– Да нет, брат, ты не ошибаешься, все так и есть, как ты срисовал. Теперь-то мне все понятно… Слушай, – внезапно оживился заказчик, – ты же типа Фрейд получаешься. А у меня тут один перец есть, я с ним никак общий язык не найду, давай я тебе его сблатую, подгоню, а ты его срисуешь, лады? Может, ты в нем что-то такое увидишь, на чем я сыграть смогу, чтобы с ним договориться, а?

Этого еще не хватало! На такое использование своего таланта Борис Кротов не рассчитывал, и перспектива ему совсем не понравилась. Это же что-то вроде шпионажа получается. Гадко, мерзко.

Он начал отказываться, но заказчик продолжал уговаривать его энергично и многословно. Борис занервничал, отказывать он не любил – можно было потерять клиентуру и, соответственно, заработок, но и браться за такую работу ужасно не хотелось. Кроме того, время шло, уже десять минут четвертого, а в три часа он должен был звонить Хану, они так договорились. Опаздывать и нарушать договоренности Кротов тоже не любил. Ну когда же этот тип отстанет от него!

Но заказчик все не отставал, и Борис, скрипнув зубами, согласился написать портрет «одного перца», если тот, конечно, захочет.

– Он захочет, ты не сомневайся, – обрадовался заказчик. – Уж я найду, что ему сказать. И потом, про тебя и так все знают, у тебя же репутация, к тебе очередь стоит, а я ему скажу, что ты его возьмешь без очереди…

– Нет, так не годится, я никого не беру без очереди, – возразил Борис. – Именно поэтому у меня и репутация. Если хотите, я вам скажу, чей заказ у меня следующий, а вы с ним сами договаривайтесь. Иначе никак не получится.

– Да договорюсь я, делов-то! – фыркнул заказчик. – Неустойку заплачу – и всех проблем. Давай, говори, кто там у тебя на очереди.

– Сейчас я работаю для Артура, а потом…

Борис заглянул в записную книжку, назвал имя и с облегчением выпроводил заказчика, уносящего с собой готовый холст. Обычно Борис отдавал свои работы без багета, заказчики сами этим занимались исходя из собственных вкусов и оформления интерьера того помещения, где предполагалось вешать портрет.

Хану он позвонил с опозданием на двадцать минут и чувствовал себя виноватым.

– Есть кое-какая информация, – сообщил Алекперов, – довольно любопытная. И еще надо, чтобы ты взглянул на одну фотографию. Дело малоприятное, но нужное. Так что придется встречаться.

– Когда и где? – с готовностью отозвался Кротов.

Они встретились тем же вечером все на той же квартире. Борис взглянул на фотографию мертвого мужчины и с трудом сдержал стон. Да, это он, дядя Валера, человек, который убил маму. Вот и его настигла такая же страшная смерть. Что это? Справедливость? Возмездие? Или просто игра судьбы?

– Ну, что? – с нетерпением спросил Хан.

– Это он, – выдавил Кротов.

– Точно? Ошибки быть не может? Все-таки двадцать четыре года прошло, и он изменился, и ты тогда совсем маленьким был, мог забыть.

– Я ничего не забыл, – твердо ответил Борис. – И ничего не путаю. Ты же знаешь, для меня лица – как для некоторых слова. Конечно, он постарел, спору нет, но это точно он.

– Ладно, – вздохнул Хан. – Будем думать. В этом деле много непонятного.

По дороге домой Борис не мог отделаться от стоящего перед глазами мертвого лица. Это он убил маму… Маму, такую красивую, такую добрую и веселую, от которой всегда так хорошо пахло.

Он до сих пор отчетливо помнил тот страшный день, когда это случилось. Мама забрала его из детского садика и привела домой, от нее пахло вином и еще чем-то незнакомым. Дома она сразу принялась готовить еду, а вскоре пришел дядя Валера и принес несколько бутылок. Мальчик уже умел читать и смог прочесть надпись на этикетках: «Водка «Московская». Мама накормила его ужином и велела идти играть в комнату, а сама осталась на кухне с дядей Валерой. Они громко разговаривали, но мальчик включил телевизор и стал смотреть мультики, а когда мультики кончились, открыл альбом, достал цветные карандаши и начал рисовать. Он рисовал всегда, если не смотрел мультфильмы, кроме этих двух занятий, ему мало что было интересно.

Потом доносящиеся через стенку голоса стали громче, загрохотал резко отодвинутый и упавший на пол стул, дверь в комнату распахнулась и вбежала мама, а следом за ней дядя Валера, который размахивал большим ножом и кричал, что убьет… прирежет… суку… проститутку… Мама вжалась в угол и закрыла лицо руками, а дядя Валера все размахивал ножом и страшно кричал… Потом так же страшно завизжала мама, и брызнула кровь. Мама упала и стала ползти к двери, а дядя Валера еще несколько раз ударил ее ножом, и только когда мама затихла и больше не двигалась, он рухнул на пол и закрыл лицо руками. А потом в дверь стали звонить соседи, которые услышали крики и вопли. Кричал ли он сам, Борис не помнил. Он помнил только свое оцепенение, когда руки и ноги не двигались и ужас застрял в горле шершавым горьким комком. Этот комок он иногда ощущает и сейчас, во сне, когда ему видятся кошмары, и наяву, когда вспоминает маму.

Ну что, что нового может рассказать ему неизвестный автор писем? Что он знает такого, чего не знает сам Кротов? Даже если Хан окажется прав и выяснится, что валютчик Стеценко и убийца Стеценко – это два разных человека, что интересного в этом для Бориса? Его маму убили, зарезали на его глазах, убийца понес заслуженное наказание, и ничего неожиданного тут быть не может. Ну, допустим, Стеценко кому-то рассказал подробности совершенного убийства, например, тому, с кем подружился на зоне, когда отбывал наказание, ну и что? Борис и сам эти подробности знает. Конечно, он был слишком мал, чтобы понимать, почему дядя Валера называл маму сукой и проституткой, но теперь-то он уже взрослый и прекрасно понимает, что, наверное, мама дала ему повод. Она была очень красивой, и, вероятно, мужчины за ней активно ухаживали. Может быть, речь идет именно об этих подробностях? Но зачем они Кротову? Что они изменят в его жизни? И, кроме того, Борис не хочет их знать, для него мама была и остается самой нежной и красивой на свете, и никакие сведения о ее поклонниках и поведении, давшем повод для ревности, ему не нужны. Уж во всяком случае, платить за них деньги он никак не намерен.

Но кто же все-таки пишет эти письма?