Александра Маринина - Личные мотивы. Том 2

Да, она знала его как Кузьмина. Собственно, он и был Кузьминым, но в силу профессии у него бывало много разных имен, в том числе «Ардаев», которое он из своей прошлой жизни любил больше всех остальных. Именно под этим именем он однажды пришел к яркому успеху, и теперь, мысленно называя себя Ардаевым, он казался себе молодым, полным сил, талантливым и удачливым.

А настоящую свою фамилию он не любил. Она казалась ему совсем простой, неинтересной. Пресной.

Вот чего Ардаев-Кузьмин не выносил совершенно, так это пресности. И идея сделать из писаки Гашина выдающегося химика тоже принадлежала ему, Геннадию Антоновичу. Сперва в этом был свой резон: так легко и удобно было объяснить домочадцам Крамарева, почему Гашин живет у них в гостевом домике и почему не нужно лезть к нему с разговорами. Когда же Гашин под видом поездки домой, в Пермь, сбежал в Южноморск и натворил там дел, Кузьмин велел Максиму приставить к недотепе-драматургу охранников, которые следили бы за каждым его шагом и не давали скрыться, а то мало ли какая еще бредовая мысль заползет в непредсказуемую творческую голову. Вот тут легенда об ученом-химике, который заканчивает новейшую разработку для фармацевтического концерна Крамарева, оказалась весьма кстати, и наличие охранников ни у кого не вызвало вопросов. А ведь Ардаев-Кузьмин с самого начала чуял, что с этим доморощенным драматургом будут сложности, как, впрочем, и со всеми творческими личностями, которых ему приходилось встречать. Один черт разберет, что у них в мозгах делается.

Но зато история с Гашиным и влюбленной в него дочкой старого доктора оказалась отнюдь не пресной, так что в общем и целом Кузьмин не прогадал.

Время шло, где-то в комнате мерно тикали часы, и больше ни один звук не нарушал тишину. Кузьмин пил свой кофе совершенно беззвучно, а Борис Кротов так и не прикоснулся к чашке, напиток в которой уже, наверное, давно остыл.

Он пришел к Кузьмину, снаряженный микрофоном, с толстой пачкой денег в сумке. Геннадий Антонович был несказанно удивлен, увидев Кротова на пороге своей квартиры, но, надо отдать ему должное, быстро взял себя в руки. Как говорится, профессионализм не пропьешь.

– Как вы нашли меня, Борис? – спросил он, потом усмехнулся и добавил: – Я спрошу по-другому: как ты нашел меня, Сашенька? Впрочем, это неважно. Ты все равно скажешь мне неправду. Самостоятельно ты сделать этого не мог, тебе кто-то помогал, по-видимому, человек из милиции или из ФСБ, я угадал?

– Нет, – твердо ответил Кротов. – Вы не угадали. Но это действительно неважно. Вы хотели денег за информацию – я их принес и хотел бы выслушать вас.

– Ну что ж, пожалуйста. Проходи, Саша, садись, нам с тобой придется немного подождать.

– Чего мы должны ждать?

– Сядь, – спокойно проговорил Кузьмин. – Выпить хочешь?

– Я за рулем.

– Тогда и я не буду.

Он подождал, пока Кротов выберет одно из нескольких глубоких мягких кресел, потом уселся напротив и взял в руки телефонную трубку.

– Я, с твоего позволенья, сделаю один звонок.

Кротов молча кивнул, напряженно ожидая продолжения. Кузьмин набрал номер, бросил несколько коротких слов и улыбнулся.

– Я, Сашенька, готов ко всему, в том числе и к тому, что ты привел на хвосте милицию или моих бывших коллег, и даже к тому, что ты обвешан техникой, как новогодняя елка – игрушками. Но я не стану тебя обыскивать, чтобы выяснить, нет ли на тебе микрофона. Привлекать меня к уголовной ответственности не за что, я не сделал ничего противозаконного, я всего лишь выполнял приказы своего начальства. Информация, которую я собираюсь разгласить, не является государственной тайной. Но она стоит денег, и отдавать ее просто так я не намерен. Ты живешь хорошо, у тебя есть деньги, и ты ни в чем себе не отказываешь. Почему я должен жить иначе? Мы с тобой сейчас посидим, попьем чайку, сюда подъедет человек, заберет твои деньги, отвезет в банк, а как только деньги окажутся на моем счету и он мне позвонит, я тебе все расскажу. И пусть меня слышат все, кому это интересно.

Кротов молча рассматривал Кузьмина, пытаясь представить себе его молодым офицером, который был куратором его матери.

– Вы разговариваете со мной так, словно мы давно знакомы, – заметил он. – А ведь мы с вами видимся впервые.

Кузьмин рассмеялся:

– Это не так. Я помню тебя совсем маленьким. Мой коллега Николай Самосадов был хорошо знаком с твоей мамой и несколько раз приводил меня к ней в гости. Ты был ужасно смешным и ужасно серьезным пацаном, я таскал тебя на руках, подбрасывал в воздух, а ты боялся и визжал от страха.

– Кто такой Самосадов?

– Он был куратором твоей мамы.

– Куратором?

Кротов сделал вид, что впервые слышит этот термин. И фамилию Самосадов он тоже слышит в первый раз. Хан предупреждал его, что Кузьмин станет валить все на покойника: Николай Павлович Самосадов умер два года назад. Очень удобно. И главное – невозможно проверить. О Самосадове и его смерти Хану и Кротову рассказали Каменская и Стасов.

– Всему свое время, Сашенька, – в голосе Кузьмина прозвучали покровительственные нотки. – Или тебе более привычно имя Борис?

– Мне все равно, – равнодушно отозвался Кротов. – Называйте, как вам удобнее.

Действительно, через очень короткое время раздался звонок в дверь, пришел человек, которому Борис отдал принесенные деньги. И вот теперь они сидели друг напротив друга и ждали телефонного звонка, после которого Кузьмин начнет рассказывать.

Сидели молча. Но молчание это не было тягостным. Кузьмин явно пребывал весь в своих мыслях, а Кротов пристально и беззастенчиво разглядывал его, как любил разглядывать лица, которые собирался писать. Он словно пытался проникнуть по ту сторону кожи, глаз, увидеть, какие мысли бродят в черепной коробке, какие надежды дают силы жить и какие страхи эту жизнь отравляют. Обычно он подолгу разговаривал со своими моделями, стараясь выявить суть характера, но Кузьмин – не модель, и разговаривать он будет только тогда, когда получит деньги.

Наконец долгожданный звонок раздался. И Геннадий Антонович начал рассказывать.

В 1984 году директор крупного средмашевского завода Николай Степанович Разуваев отдыхал на обкомовских дачах в Руновске, на берегу водохранилища. Отдых заключался в том, что он пил по-черному и парился в бане с девочками. В пьяном состоянии он был безумен, агрессивен и требовал постоянного пригляда. А пригляд в тот период был особенно трепетным, потому как Николаю Степановичу должны были вот-вот присвоить звание Героя Социалистического Труда и, кроме того, он был кандидатом в члены Центрального Комитета КПСС. Естественно, КГБ не имел права допустить, чтобы с директором оборонного предприятия приключилась какая-либо беда, к тому же Разуваев был человеком, олицетворяющим достижения советской морали и нравственности, и, помимо беды, нельзя было допустить и его компрометации. Одним словом, приставленные к нему офицеры КГБ Самосадов и Кузьмин старались изо всех сил.