Александра Маринина - Ангелы на льду не выживают. Том 2

Она разогрела в микроволновой печи кашу, на этот раз рисовую, а на сковороде – изрядную порцию жаркого с бараниной, положила на тарелку нарезанные крупными дольками помидоры и маринованные огурцы, поставила все на поднос, не забыв хлеб, приборы и салфетки, и поднялась на второй этаж. Саня и Петруччо увлеченно занимались чем-то, сидя рядом за одним компьютером.

– Петя, вот твоя каша, – механическим голосом, чтобы не было понятно, что она давится от смеха, произнесла Настя. – Съешь, пожалуйста, все, у тебя диета, тебе нужно следить за здоровьем.

– Ага, – машинально бросил толстяк Петруччо, не поворачивая головы.

Он, похоже, даже не расслышал, что именно сказала ему Санькина бабка-пенсионерка, но на всякий случай агакнул, чтобы та быстрее отвязалась.

– Саня, тебе жаркое, у тебя ограничений по питанию нет. И не забудь дать Пете таблетки.

Племянник оказался более внимательным, и какое-то несоответствие в порядке слов все-таки задело его слух.

– Питеру кашу, а мне? – спросил он, однако глаз от экрана не оторвал.

– А тебе ничего, – ответила Настя. – Я же сказала: Пете кашу и таблетки. А ты перебьешься.

Оставив Саню в полном недоумении, она быстро повернулась и сбежала вниз по лестнице. Ромка в кухне-столовой тоже сидел, уткнувшись в компьютер, и на какой-то момент Насте показалось, что она живет в сюрреалистическом мире, в котором ее поколение доживает свой век на помойке, никому не нужное с наивными и бесполезными представлениями о чувствах, переживаниях и страданиях, а следующее поколение вообще не живет, углубившись в мир бездушного железа и лживой информации. А кто же тогда дышит на Земле, если одни уже заканчивают свой путь, а другие его и не думают начинать?

– Анастасия Павловна, а давайте я вам вслух технические правила почитаю, – неожиданно предложил Дзюба.

Она опешила.

– Зачем?

– Интересно же!

Вот какой парень, и все-то ему интересно…

– Ну, давай, – согласилась Настя. – А я пока картошку начищу, чтобы на завтра своим мужчинам отваренную оставить.

Дзюба начал читать.

– …Правило триста два, пункт один: парное катание состоит из короткой программы и произвольного катания.

– Очень познавательно, – фыркнула Настя. – Можно подумать, никто об этом не знает.

Она на несколько секунд отвлеклась в поисках обычного ножа – специальный нож для чистки картофеля основательно затупился, и очнулась только тогда, когда ей показалось, что она ослышалась.

– Повтори! – потребовала Настя. – Или я чего-то не поняла?

– Правило триста два, пункт четыре, – послушно повторил Роман. – Состав пары: одна женщина и один мужчина.

Настя расхохоталась так, что даже нож выронила.

– Это что, Рома? Для кого эти правила пишут? Для дебилов? Одна женщина и один мужчина! Подумать только! Какое откровение! А что, есть варианты? Пара может состоять из двух женщин и трех мужчин?

Дзюба дал ей отсмеяться и совершенно серьезно пояснил:

– Вот напрасно вы так хохочете, Анастасия Павловна. Между прочим, там дальше, в правиле триста три, то же самое написано про танцевальные пары. И не зря.

– То есть?

– Я тут случайно узнал, что в первой половине двадцатого века были попытки выступать однополыми парами, две женщины или двое мужчин. Вот чтобы этого не было, они и ввели это отдельным пунктом в правила.

Настя оторопела.

– Ты серьезно? Да быть такого не может! Выдумки это!

– Никакие не выдумки, – обиделся Дзюба. – Я специально фильм смотрел документальный про историю фигурного катания, там про это сказано и даже кадры есть. Своими глазами видел.

– Ромка, ты фантазируешь.

– Ну век воли не видать, Анастасия Павловна! Хотите, найду сейчас в сети и покажу вам?

– Ну, покажи.

Она была на сто процентов уверена, что Ромка что-то путает, и спокойно продолжала чистить картошку. Начистить нужно было много: во-первых, часа через два явится Чистяков, голодный как волк, а последнюю порцию жаркого она только что отдала мальчишкам. Осталось еще немного молочной каши, но кормить ею мужа совесть не позволяет. Во-вторых, завтра Лешка будет дома и ему, Саньку и Петруччо (как же без Петруччо-то, наверняка придет часов в двенадцать дня и просидит у них до глубокого вечера) нужно будет чем-то питаться.

Еще со времен своей молодости Настя Каменская твердо знала, что спасти ситуацию всегда можно отваренным заранее картофелем, который потом либо разжаривается в виде гарнира, либо заливается яйцами (а хорошо бы и колбаски порезанной туда добавить), либо используется в качестве основы для незамысловатого салата, либо поедается в холодном виде с подсолнечным маслом и крупной солью.

Ромка искал долго, и это еще раз уверило Настю, что ему приснилась эта глупость и никаких таких кадров в том фильме нет.

– Вот, нашел. Идите смотрите.

Настя положила в раковину недочищенную картофелину и нож и подошла. И правда, двое мужчин.

– Сейчас я еще пару из двух девушек вам найду.

Она осталась стоять за спиной у Дзюбы, наблюдая, как тот ищет нужное место, периодически нажимая на «стоп». Неожиданно глаз зацепился за нечто странное и в то же время знакомое.

– Стой, – скомандовала она. – Верни то, что сейчас было.

На экране замерли линии и петли, образовавшие красивый элемент орнамента. Те же самые линии и петли, из которых состояли изображения на картинах, висящих на стенах в квартире Аллы Томашкевич.

– Что это? – напряженно спросила она.

Дзюба запустил воспроизведение, и Настя стала слушать текст диктора:

«Знаменитые фигуры, которые чертил на льду выдающийся русский фигурист Николай Панин-Коломенкин, и по сей день никто не может повторить».

Интересно получается. И Антон, рассказывая ей о Жене Зеленове, и мать Зеленова, актриса Томашкевич, упоминали имя великого спортсмена, выполнявшего сложнейшие фигуры с одного толчка. А талантливый мальчик Женя сумел их повторить, вызывая тем самым и восторг, и зависть других фигуристов. И в то же время Алла Владимировна на вопрос Насти о картинах небрежно ответила, что автор – какой-то художник, а картины ей просто нравятся, потому что успокаивают ее.

Могла Алла Владимировна не знать, что изображенные на картинах рисунки являются фигурами Панина-Коломенкина? Вряд ли, потому что с гордостью говорила о таланте своего сына, о том, что в «школе» ему не было равных и он, в отличие от многих других, мог повторить фигуры Панина-Коломенкина. Значит, знала. И при этом даже не подумала о том, что художник, который рисует эти фигуры, тоже наверняка фигурист. Она вообще ничего об этом художнике не знает. Почему-то он ей неинтересен. А вот почему?

Какая-то во всем этом есть неправильность. Мать трагически погибшего фигуриста покупает картины художника, бывшего фигуриста, и при этом не знает о том, что он спортсмен… Впрочем, сам художник вовсе не обязательно должен быть бывшим фигуристом, он просто рисует то, что ему заказывают. Заказывает та же Алла Владимировна в память о погибшем сыне. Но тогда никак не получается правдивым утверждение о том, что это какой-то художник, о котором Томашкевич ничего не знает и вообще не знакома с ним.