Фридрих Незнанский - Дело чести генерала Грязнова

По клубу прокатился нарастающий ропот, и Акай вновь поднял руку, призывая к вниманию.

Грязнов покосился на Дзюбу. По лицу того было видно, что он доволен сказанным. А Тайгишев между тем продолжал:

– Да, в этом своем призыве Крылов, пожалуй, лишку хватил. И в то же время что же остается делать хозяину дома, когда к нему забрались вооруженные до зубов грабители?

– Встречать тем же! – донеслось с задних рядов.

– Правильно! И поэтому мне непонятна преступная позиция руководителей районной администрации, которые в силу своего положения обязаны защищать те же кедровники, а не пускать их под нож ради сиюминутной выгоды.

На Дзюбу страшно было смотреть. Казалось, еще минута-другая, и он испепелит главного районного охотинспектора ненавидящим взглядом.

В Боровск Тайгишев вернулся утром следующего дня и, не заезжая домой, поехал в охотинспекцию. Было начало десятого, как вдруг на его столе брякнул телефон. Он уже не сомневался, что это звонят из администрации Рогачева, возможно, даже сам хозяин района, чтобы вытащить его на ковер, однако вместо этого в трубке прорезался явно измененный мужской голос:

– Тайгишев?

– Да. Слушаю вас.

– Это хорошо, что ты, козел, слушаешь. В таком случае запоминай.

– Чего, чего? – растерялся Акай. – Не понимаю вас.

– Щас поймешь, – все тем же искаженным голосом отозвалась телефонная трубка и басовито поинтересовалась: – Тебе что, козел, мало убитой собаки и того свинца, что прошлым летом схлопотал?

До Акая стал доходить наконец-то смысл телефонного звонка, и он вдруг почувствовал, как к лицу прихлынула кровь. Однако все еще пытался держать себя в рамках, чтобы не сорваться.

– Не понял!

– Ну что же, – пробасил все тот же искаженный голос, – кто ж виноват, что ты, козел косоглазый, таким тупым уродился. Сам себя и вини. Но чтобы мозги твои хоть малость просветлели, слушай сюда внимательно.

Трубка замолчала, будто звонивший или текст заготовленный забыл, или же этим своим молчанием решил поиграть на психике Акая. Молчал и Тайгишев, не в силах ни трубку бросить, ни сказать что-то вразумительное. В голове яростным водоворотом крутилась какая-то мешанина, и он никак не мог совладать с собой.

– Так вот, слушай сюда, – наконец-то прорезался искаженный басок. – Или ты со своими пятигорскими козлами прекращаешь ту мутотень, которой дирижировал со своим ментом на вчерашней козлиной сходке, или же…

– Или что? – выдавил из себя Акай, чувствуя, как от злости начинают каменеть скулы.

– Или вторая пулька достанет тебя уже не в ногу, а под самую лопатку. Мы тоже могем стрелять, причем неплохо. Врубаешься, надеюсь? Кстати, об этом же можешь сообщить и своему корешку-менту. Это в Москве перед его генеральской папахой шапки ломали, а здесь он для нас…

Это была ничем не прикрытая грубая угроза. И не надо было иметь обостренное чутье охотинспектора, чтобы понять, что на другом конце провода не шутили и не блефовали.

Измененный басок замолчал вновь, видимо, давая возможность «проникнуться» этим звонком, и Акай, суматошно соображая, кто же это мог решиться на подобное, не нашел ничего иного, как спросить срывающимся голосом:

– И кто же мне эту пульку заготовил?

– Дед Пихто!

– Понятно, – отозвался Акай, и уже более напористо произнес: – Насколько я понимаю, я кому-то дорогу перебежал?

– Слишком жидко на землю кладешь, чтобы таким людям дорогу перебегать! И еще вот что… дурочку-то перестань валять, а если своей шкуры не жалко, то о бабе своей подумай да о своем щенке. – И пояснил, угрожающе хмыкнув: – Я пацана твоего имею в виду. Врубаешься?

Акай держал телефонную трубку около уха и чувствовал, как кроваво-красная пелена ярости застилает его глаза и заполняет мозги, мешая собраться с мыслями. И вдруг не выдержал, бросил трубку на рычаги и растопыренной пятерней оттер с лица жаркую испарину.

Он подошел к распахнутому настежь окну и долго стоял, опершись о подоконник и всматриваясь в пологие лесистые сопки, которые обрамляли районный центр Боровского района. Словно пьяный, он вдыхал и вдыхал полной грудью утреннюю свежесть, пытаясь сбить пелену ярости, которая застилала мозги и мешала думать. Однако вместо хоть каких-то здравых мыслей заезженной пластинкой вновь и вновь прокручивались последние слова угрозы:

«Я пацана твоего имею в виду. Врубаешься?»

Наконец в его сознании прорезалось что-то материальное, и он, оттолкнувшись руками от подоконника и тяжело ступая по свежевымытым дубовым половицам, направился к двери. У порога остановился, провел рукой по лицу, будто сбрасывал с себя наваждение, и вышел на залитую солнцем улицу.

Боровское отделение внутренних дел находилось практически через дорогу от скромного офиса охотинспекции, и, справившись у дежурного, на месте ли начальник, он с той же злостью рванул на себя тяжеленную дверь кабинета Рябова.

Вкратце рассказав о собрании в Пятигорье и о том телефонном звонке, наглом и откровенно бандитском, когда его предупредили о «возможных последствиях», если он и впредь будет препятствовать решению о передаче елово-пихтовых участков и боровских кедровников под рубку, Тайгишев отер тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину, и в его глазах застыла немая просьба: «Чего скажешь, гражданин начальник? Сам, поди, знаешь, что подобные телефонные звонки так просто не делаются. И если уж кто-то решился на подобное… Короче, ты – мент. И должен радеть не только о снижении преступности в районе, но и защищать мою семью».

Молчал и Рябов, нервно отстукивая костяшками пальцев какой-то марш. Он уже был наслышан о подготовленном решении, по которому рогачевское детище готовилось вывезти в Китай особо ценные остатки боровской тайги, но вот чтобы столь нагло и бесцеремонно хватать за горло охотинспекцию, которая встала на ее защиту… В это даже поверить было трудно. Уж слишком откровенно, по-бандитски, пытались разобраться с Тайгишевым и Грязновым господа-товарищи из «Алтынлеса», за которыми просматривалась властная и довольно бесцеремонная фигура главы Боровской районной администрации. И это не могло не тревожить начальника Боровского отделения криминальной милиции, подполковника Рябова.

Он слушал Тайгишева, которого знал еще со школьных лет, и вынужден был верить ему. Боровск, правда, – не Чикаго конца двадцатых годов прошлого столетия, времени расцвета американского бандитизма, к тому же сейчас и не девяностые годы, когда Россию захлестнул девятый вал бандитско-чиновничьего беспредела. Но придумывать Акай не станет.

Рябов прекратил отстукивать свой марш, поднял на Тайгишева глаза.

– А ты, случаем?..

– Ты хочешь сказать, что у страха глаза велики? – Тайгишев усмехнулся. – Или хочешь спросить, не преувеличиваю ли я? Так вот могу тебя заверить, не преувеличиваю! И даже более того скажу. Если Рогачев со своими китаезами…