Фридрих Незнанский - Дело чести генерала Грязнова

«Сон алкоголика крепок, но краток» – услышала как-то понравившийся ей афоризм Раиса Борисовна, однако «ее Полунин» спал обычно и крепко, и долго.

Включив люстру в три рожка и задвинув на окнах старенькие шторы, также доставшиеся от прежних хозяев дома, она вернулась к столу, с брезгливостью бросила в мусорное ведро почти пустую бутылку, туда же полетели надкусанный кусок зачерствевшего хлеба, огрызки колбасы. Брезгливо протерла влажной тряпкой клеенчатую скатерку на столе и потянула тапочки с ног Полунина.

Да видимо, неудачно, разбудила.

– Пришла? – шевельнул он вдруг губами, уставившись на нее еще не протрезвевшими, мутными глазами.

Раиса Борисовна бросила на пол тапочки, покосилась на мужа. В такие минуты она испытывала к нему совершенно непонятные ей чувства. И жалость здесь была, и злость, нанизанная на ненависть, и откровенное презрение, и какие-то останки чисто женского сострадания к человеку, которого она, может быть, даже любила когда-то как отца своих детей.

Практически оставшись не у дел после развала Советского Союза и уничтожения Ельциным коммунистической партии, на которую Олег Полунин работал, будучи рядовым инструктором крайкома, он с каждым годом падал все ниже и ниже, находя отдушину лишь в стакане с водкой. Непыльная и хорошо оплачиваемая должность генерального директора «Алтынлеса», которую предложил ему Рогачев, должна была, казалось, вернуть его к жизни. Это только по телевизору в рекламных роликах какие-то неузнаваемые актеры вещают с бодрецой в голосе о том, что вот, мол, попил месячишко такого-то дерьма в таблетках и вылечился от застарелого алкоголизма, жена не нарадуется.

Сейчас их уже ничего практически не связывало, кроме как печати загса, трехкомнатной квартиры в Хабаровске и сына с дочерью, которые живут своей собственной жизнью.

– Прилетела, – устало отозвалась Раиса Борисовна, покосившись на мужа.

– А чего так долго?

«Он еще спрашивает… козел!» – начала было закипать она, однако все-таки сумела взять себя в руки.

– Было бы еще дольше, если бы Рогачев не подвез. Он как раз попросил кое-какие бумаги для наших компаньонов подготовить, вот и пришлось задержаться.

Полунин буркнул что-то нечленораздельное, поворачиваясь лицом к спинке дивана, а она вдруг почувствовала острую, почти обжигающую ненависть к этому человеку, который уже давным-давно перестал быть для нее мужем, но перед которым она все еще должна была оправдываться за каждый свой шаг. Чтобы не сорваться и не наорать на него, она повернулась было к двери, однако, уже не в состоянии остановиться, полоснула по его спине испепеляющим взглядом и почти процедила сквозь зубы:

– Ты того… директор хренов, когда машину берешь, то обратно ее присылай. Рогачев не каждый день подвозить будет.

– Ладно, извини, – буркнул Полунин, ворочаясь на диване. – Больше такого не повторится.

Его взлохмаченная голова приподнялась над диваном, и он, видимо с великим трудом, заставил себя принять почти вертикальное положение.

– А у тебя… случаем…

Его проснувшийся «червячок» уже требовал свое. И будет требовать до тех пор, пока не насытится – может неделю, может две, а возможно, что и месяц. Все это она уже проходила, и сколько бы Полунин ни клялся, что «завяжет» с питием, он вновь и вновь возвращался к стакану.

– Выпить, что ли?

– Ну!

– Так ты же обычно пару штук покупаешь. Неужто и вторую засосал?

– Окстись, Раиска, – выдавил из себя Полунин, и на его лице проступила какая-то детская просящая улыбка. – Денег на вторую не хватило. А у Сашки в долг брать… Ну-у, в общем, сама знаешь, не в моих это правилах.

– Господи ты боже мой! Кто бы мог подумать?! – воскликнула Раиса. – Они, оказывается, благородных кровей!.. Они даже в долг не могут попросить у своего шофера. О Господи-и!..

– Брось, Раечка, ты же умная женщина.

Раиса Борисовна кинула на мужа презрительный взгляд.

– И что еще скажешь?

– Ну-у… брошу. Честное слово даю, брошу пить.

– Зарекалась свинья дерьмо не жрать!

– Раечка… – обиженным тоном протянул Полунин. – Зачем же ты меня так?

– Ладно, хватит болтовни! – бросила она и уже в дверях сказала, обернувшись у мужу: – В шкафу, в коробке. Бутылка водки, если, конечно, еще не выцедил.

Уже в сенях она услышала, как он зашлепал босыми ногами по полу и его довольное бормотанье, когда он нащупал вожделенную бутылку.

– Хоть бы отравился, сволочь! – в сердцах бросила Раиса Борисовна и вышла на крыльцо.

Укутанный сгустившейся темнотой палисадник дышал скопившимся за день теплом и вечерней свежестью, в воздухе разливалась почти ощутимая нега, откуда-то издалека прилетали заливистый девичий смех и чей-то приглушенный голос, а у нее на душе было настолько мерзко и муторно, что хоть самой запивай по-черному или в петлю лезь. Какое-то время, почти остановившееся для нее, она стояла неподвижно, вскинув голову к нависшим над Боровском огромным мерцающим звездам, а потом почти без сил опустилась на ступеньку крыльца. Могла бы завыть по-звериному, завыла бы.

Живя в Хабаровске, она не испытывала того, что здесь, в Боровске. Ее жизнь словно разделилась на две половинки, между которыми не осталось соединительных мостков. Никита Рогачев, намертво вросший в одну ее половину, и муж, с которым она прожила двадцать лет и теперь переставший для нее существовать.

– Господи милостивый! – прошептала она ссохшимися губами. – Да за что же меня так?! Другие бабы как бабы, а у меня…

В памяти вдруг всплыла ее давняя подруга, которая и любовниками не брезговала, и дома с муженьком было все ладком да мирком.

– Не будь дурой, Райка! – бубнила та, когда они, подвыпив, оставались вдвоем, и Раиса Борисовна начинала плакаться в жилетку на свою жизнь. Вот, мол, встретила достойного мужика, когда ей уже перевалило за сорок, да и он уже давно не мальчик, к тому же обременен семьей. – Мужик на стороне – это хорошо. Тем более, если он тебя достоин. Однако муж – это святое. Муж – это дорогая моя подруга, не только семья, но и надежный костыль в старости! – И добавляла с какой-то мстительной злостью в голосе: – Тебе сколько годков-то, родная? Понимаю, ответа не будет. Однако ты сама не забывай про них, да иной раз в свой паспорт заглядывай. – И уже на выдохе резюмировала, наполняя рюмки винцом или коньяком: – Хотя, должна тебе признаться, препаскудное это дело.

– Костыль… – вымученно усмехнувшись, прошептала Раиса Борисовна, думая о том, что с подобным «костылем» даже до старости не доковыляешь, не говоря уж о том, чтобы в старости на него опереться. Да и с Рогачевым у нее было не все так просто, как думала подруга.

Да, они давно уже были любовниками, и в то же время Раиса Борисовна чуралась этого слова, словно страшилась того, что оно замарает ее.