Николай Леонов - Исповедь сыщика [сборник]

— Видишь, не только у нас бардак. Наркомафия — организация серьезная, а на русскую землю ступила и заколдыбала. Один с тобой переговоры ведет, к вербовке готовит, другой собрал войско, словно не человека решил прикончить, а Измаил брать.

Орлов вышел из-за стола, поддернул спадающие штаны, обнял Гурова, похлопал по гулкой спине, хотел что-то сказать, но лишь кашлянул и начал заваривать чай.

— Ты у меня переночуешь?

— Если мой диван любимый не выбросили…

— Как можно? Я твой диван для музея криминалистики берегу, будем пионерам… Тьфу, забыл! Ну, кто-нибудь придет, взглянет. Мне этот пацан, нынешний начальник МУРа, звонил, просил, чтобы я на тебя повлиял, мол, допросить тебя требуется. Я сказал, что мы с тобой расплевались и дружба наша дала течь.

— Я с утра, как обычно, на работе объявлюсь, пусть приглашают.

— Лева, прошу, ты там особо не пыли, все-таки это наша с тобой контора, можно сказать, отечество.

— Полагаю, они меня сразу в прокуратуру потащат, — ответил Гуров. — О чем со мной в МУРе беседовать? Разговор состоится короткий и откровенный, как все и произошло. Я никого не убил, лишь ранил, у меня самозащита, нападавших взял с оружием. Какие ко мне претензии? — Гуров хлебнул чай, обжегся, подошел к окну, открыл форточку и закурил.

Орлов пил чай из блюдечка, вытягивая губы и отдуваясь.

— Бытие определяет сознание или Господь, не знаю, но со мной несправедливо получилось — родили меня нормальным, рос здоровым… — Гуров помолчал. — Ударить по голове железом, выстрелить в…, так запросто, и рука не дрогнет.

— Человек с дерева еще не слез, а уже умел защищаться, — сказал Орлов.

— Объяснить все можно. Страшно не то, что бью и стреляю. Раскаяния во мне нет, только злость. Профессию пора менять, так я ничего другого не умею.

В фирме, где работал Еланчук, как и в «Стоике», в жизни служащих никаких перемен не происходило. Юрий Петрович пришел на службу как обычно, без пяти девять, сел за канцелярский стол, подписал какие-то незначительные бумажки, развернул «Московский комсомолец». Еланчук всегда начинал с этой развязной, однако остроумной газеты. Просмотрев «МК» и повеселев, он читал «Известия», затем листал «Правду». Сегодня он до последней не добрался — вошел, как всегда, без стука Виктор Жеволуб, пропустил шефа, который в отличие от шофера и телохранителя вежливо поздоровался и, как обычно, сел на свободный стул. Жеволуб встал спиной к окну, лицом к двери.

Не надо было быть большим психологом и физиономистом, чтобы, лишь глянув на вошедших, понять — произошли очередные неприятности. Еланчук отложил газеты, сцепил пальцы в замок, изобразил на лице внимание и сочувствие.

— Ты вчера почти час беседовал с Гуровым. — Валентино сжал рукой свой квадратный подбородок. — О чем договорились?

— Высокие договаривающиеся стороны остались друг другом недовольны. Каждый остался при своих.

— Почему ты пошел на связь с ментом, не поставив меня в известность?

— Гуров подсел ко мне в машину неожиданно.

— Как он нашел тебя?

— Он сыщик.

— Но не бог! — Валентино ударил кулаком по столу. — Почему ты читаешь газетки, а не докладываешь о ЧП мне, своему шефу?

— Уважаемый Иван Прокофьевич, у меня ЧП не произошло. Ну, встретились — рано или поздно от судьбы не уйдешь, — поговорили, не договорились, разошлись. При случае рассказал бы, докладываючи новости. Гуров умен, опытен, опасен и пытается найти против нас компромат. Так это известно. Новости, видимо, у вас. Хотите, рассказывайте, хотите, нет — вы хозяин. Хотя по лицу вашего Джеймса Бонда из Хацапетовки можно догадаться, что вчера вечером ваши парни предприняли вторую попытку ликвидировать Гурова.

— Почему ты рад происшедшему? — на редкость безразлично спросил Валентино.

— Уважаемый Иван Прокофьевич, я нормальный человек. Так ведь каждый человек радуется, когда оказывается прав. Даже мать, предупреждая ребенка, чтобы не трогал ножницы, когда он уколется, охает, бежит за йодом, однако радостно кричит: «Я же тебе, паршивцу, говорила!»

Жеволуб отлепился от подоконника и тоненьким голосом попросил:

— Шеф! Ну разреши! Ну разочек! Мы рискуем, Витьку и Лешку убили, а эта ученая крыса…

— Заткнись и жди за дверью. — Валентино слез со стола, поставил ногу на радиатор батареи, протер и без того сверкающие ботинки.

— Убили… Точно? Гуров не захватил парней? — быстро спросил Еланчук.

— Я позвонил кое-кому. Парни только ранены, взяты с оружием в руках. Завтра с ними встретится следователь прокуратуры.

Еланчук хотел этого красивого самодовольного кретина поздравить, понял, что может выпасть двадцать два, и лишь кивнул.

— Они ничего не знают! Ни-че-го! — шептал Валентино. — Парни пасли тебя, я велел — боялся за тебя. Потом они увидели Гурова, узнали по фото, один знал в личность. Вызвали две машины боевиков. На Тверской он их засек, начал уходить…

— Можешь не продолжать, — перебил Еланчук. — Дальнейшие события предсказуемы, о них предупреждают на первом курсе специального обучения. Я не могу прочитать твоим парням лекцию: не хочу, чтобы потенциальные покойники и предатели знали меня в лицо. Скажу лишь тебе из личной симпатии и ради сохранения собственного здоровья.

— Последнее вдохновляет — похоже на правду, — Валентино заставил себя улыбнуться, обнажив превосходные зубы.

— Ты не любишь Гурова, ты мужик горячий, можешь сорваться. Запомни — никогда не преследуй опытного оперативника. Представится возможность выстрелить и терпежу нет — стреляй. Но никогда не преследуй. У человека не менее десятка заготовленных уходов. Хочешь, слушай, хочешь, нет — дело твое, я предупредил. Теперь о раненых, которых Гуров захватил. Запомни — только Господь знает человека. Твои слова о захваченных — только слова, твое личное мнение и не более того.

— Так что будем делать? — спросил Валентино.

— Думать. Дай мне два дня спокойно посидеть за столом, только спокойно.

— Хорошо. — Валентино взглянул на часы. — Сорок восемь часов тебя никто не побеспокоит, гарантирую.

За дверью раздался шум, звук удара и стон. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Жеволуб, следом, с пистолетом в руке, вошел Гуров, только пистолет сыщик держал не за рукоятку, как положено, а за ствол.

— Здравствуйте и извините за шум. — Гуров положил пистолет на стол Еланчука. — Я заглянул к вам, Юрий Петрович, меня не пускают и, извините, в морду тычут. Я объясняю, интеллигентно предъявляю удостоверение Министерства внутренних дел, — говорил Гуров, не сводя взгляда с Валентино.

— Извините, дела, — Валентино направился к двери, но стоявший на его пути Гуров не тронулся с места.