Виктор Пронин - Медвежий угол

— Дальше?

— А дальше поцапались мы. Я будто взбесился тогда... Ведь Лешка вроде мой наставник, ну, учеником я при нем. Всегда вместе. Парень что надо! Вот злость меня и взяла, что Горецкий обманом за собой потащил. Кинулся я на него, вцепился в пасть... Но, сами понимаете, силы оказались неравными. Он намял мне бока и заставил еще с километр идти вместе с ним... А потом я убежал от него. Мы тогда по берегу шли, вдоль Пролива, вот я за какой-то пень и спрятался.

Посмотрев в этот момент на Колчанова, ни за что нельзя было догадаться, что он насторожен, что даже пальцы его слегка вибрируют от напряжения, что каждое его слово, каждая интонация, жест далеко не случайны.

— Он что же, в самом деле перетрухал? — рассмеялся Колчанов понимающе.

— Ого! — воскликнул Коля. — Вы бы посмотрели на него тогда! В Поселке он немногим дорогу уступал, а там... Вы не поверите — меня по имени-отчеству называть стал! Представляете? Горецкий меня называет Николаем Васильевичем! Я вначале не понял даже, подумал, к кому это он обращается, может, думаю, он в темноте еще кого увидел... А выходит, что это я — Николай Васильевич... Потеха!

— Это когда ты от него удрать решил?

— Ну!

— А как он себя вел, когда ты от него спрятался? — подступил Колчанов к главному своему вопросу.

— Искал! Он ведь дороги не знает... Звал, возвращался, видно, понимал, что я где-то рядом... Целую речь толкнул, обращаясь ко мне!

— Что же он говорил? — улыбнулся Колчанов.

— А! Скукотища! Что нехорошо, мол, я себя веду, что погибнет он один... Обещал вообще уехать из Поселка, если я того захочу. Представляете? Если я, Колька, захочу, то он, Горецкий, из Поселка уедет!

— И ты все это время его видел? — Колчанов весь замер внутри.

— Да нет, почему все время, — беззаботно ответил Коля. — Буран ведь был. Он сначала толокся на одном месте, потом уходил в темноту, снова возвращался... Один раз довольно долго его не было... С полчаса.

— И после этого он подошел к тебе совсем близко?

— Да, в двух шагах остановился.

— И молчал?

— Да, на этот раз молчал, — озадаченно проговорил Коля.

— А место там какое? Опасно ходить?

— Еще как! Там мало того, что обрыв метров десять, да еще эти узкие провалы в берег выдаются. Провалы снегом заносит, их не видно, — зато падать мягко.

— Значит, злой ты тогда на Горецкого был?

— Да, ведь он Лешку... И меня потащил...

— И даже, говоришь, в пасть пробовал ему вцепиться там, на Проливе?

— Ну!

— И если бы была такая возможность — отомстил бы ему?

— Ну... если бы возможность была... Если бы я смог... Говорю же — злой я тогда на него был.

— Видел бы ты Горецкого... Как на рождество разукрашен — прихрамывает, рука на перевязи, физиономия в синяках... Уж теперь-то Вера нальет тебе кружку пивка, а?

— Да она мне за этого Горецкого еще вслед кружкой запустит!

— За Горецкого?

— Ну!

— Думаешь, она знает, что это твоя работа?

— А чья же еще? Больше некому!

— А может, он сам... сорвался?

— Да нет... Пришлось помочь.

— Он ведь мог крепко разбиться.

— Ничего, он везучий, — Коля слабо улыбнулся, видно, устав от допроса.

— Ну ладно, на сегодня хватит, и так разболтались, — Колчанов поднялся, аккуратно поставил табуретку в сторонку. — Выздоравливай. Вот здесь подпиши протокол, будь добр. Да, я еще хотел спросить у тебя: почему Самолетов так Горецкого не любит? У них и раньше что-то было?

— Конечно, было, чего там. Анюта ведь к Самолетову приехала, они жениться собирались. А тут Горецкий полез куда ему не надо. Из-за этой Анюты будто сбесились все! Самолетов, конечно, слабинку допустил, он сам потом мне плакался. Слухи пошли насчет Горецкого и Анюты, дескать, что-то было между ними. Ревнивых распустил слухи-то.

— А на самом деле?

— На самом деле ничего не было. Лешке бы плюнуть на все это, а он к Анюте пошел, выяснять начал, она, конечно, его по физиономии за недоверие, ссора между ними получилась, а тут главный инженер интерес проявил... И Самолетову вообще отставка вышла. Теперь его еще и ножом пырнули.

— Ну ничего, я с ним разговаривал, он вроде духом не падает. Хвост кренделем держит.

— Кто?! — Коля приподнялся на локтях. — Лешка? Чтоб Лешка духом упал? Да вы что! Он сам мне говорил, — хороша, говорил, девка, да, видать, не для меня. Может, говорит, и лучше, что все вот так получилось. Куда там лучше, если он до сих пор дрожит, когда о ней разговор заходит. Почему и драка в магазине получилась.

А поздно вечером, когда солнце было уже где-то над Европой, а мороз усилился до тридцати градусов, Панюшкин принимал в своем кабинете следователя Колчанова по случаю его предстоящего отъезда. На огонек заглянул главный инженер Заветный, а чуть позже, прихрамывая, пришел и участковый Шаповалов. Печка была жарко натоплена, мерзлые поленья, горкой сваленные в углу, постепенно оттаивая, тускнели, становились влажными.

— Похоже на то, что следствие закончилось? — спросил Заветный, усаживаясь у печки.

— Похоже, — согласился Колчанов.

— Кто же преступник? — спросил Панюшкин.

— Найдем преступника, верно, Михалыч? — обернулся Колчанов к участковому, скромно пристроившемуся у самой двери. Странное дело, Шаповалов почему-то смутился, крякнул, начал поудобней усаживаться на табуретку. — Михалыч! Я говорю — найдем преступника?

— А куда ж ему подеваться, — без улыбки ответил Шаповалов.

— А кого, собственно, вы имеете в виду? — спросил Заветный. — О каком преступнике речь?

— Вот именно! — воскликнул Колчанов. — О каком преступнике речь? Здесь требуется очень важное уточнение.

— Вы меня неправильно поняли, — холодно заметил Заветный. — Я не предлагал никаких уточнений. По-моему, дело совершенно ясное: подонок увел с собой мальчишку, где-то бросил его, сам чуть не замерз... Вот и все. К счастью, нашли и того и другого. Ну, а кто виноват больше, кто меньше и как все происшедшее по полочкам закона разложить — решать вам.

— Да уж ничего не поделаешь, придется! — воскликнул Колчанов.

— Интересно было бы, товарищ профессионал, сопоставить наши выводы. — Панюшкин подпер кулаком щеку и приготовился слушать.

— Сопоставим, — благодушно согласился Колчанов. — Для начала скажу, что Горецкий не покушался на жизнь Большакова.

— Кто же тогда столкнул Андрея с обрыва?

— Как знать...

— Вот видите, и у вас язык не поворачивается сказать, что Большаков свалился сам.

— Если за этим дело, — заговорил Заветный, — то я могу сказать, что Большаков свалился сам, — главный инженер оглянулся на всех, как бы прося присоединиться к его словам.

— Простите меня, товарищ Заветный, но я слышал, что у вас к Горецкому особое отношение?

— Да, тяжелый у вас хлеб, Валентин Сергеевич, — ответил главный инженер чуть обиженно.