Хокан Нессер - Точка Боркманна

– И с тех пор он проживал в Арлахе, верно?

– Да, пока не поступил на работу в больницу в марте этого года.

– Понимаю, – проговорил Ван Вейтерен.

Он поднялся и начал ходить по кабинету, заложив руки за спину. Остановился возле книжной полки, внимательно рассмотрел корешки нескольких книг, подошел к окну, посмотрел на ухоженный газон и подстриженные кусты.

Доктор Рюме бросил взгляд на часы и кашлянул.

– У меня пациент через двадцать минут, – сказал он. – Может быть, вы перейдете к остальным вопросам, господин комиссар, если они у вас есть?

– Когда вы в последний раз были у него на Лейснер-алле?

– Я никогда там не бывал, – ответил Рюме.

– Ваше мнение о Беатрис Линке?

– Хорошее. Она заходила ко мне пару раз… без Мориса.

– В качестве посыльного?

Доктор Рюме не ответил.

– Ваш сын начал изучать медицину в восемьдесят втором году… одиннадцать лет назад. Когда он получил диплом врача?

– Два года назад.

– Девять лет? Довольно большой срок, не правда ли, доктор Рюме?

– Знаю примеры, когда люди учились еще дольше.

– А сколько лет понадобилось вам, чтобы получить медицинское образование?

– Пять.

– Есть ли особые причины в случае с Морисом?

Доктор Рюме заколебался, но лишь на мгновение.

– Да, – ответил он.

– Если вы не возражаете, я хотел бы услышать какие.

– Злоупотребление кокаином, – проговорил доктор Рюме и сжал руки на столе.

Ван Вейтерен кивнул и снова сделал пометку в блокноте.

– Когда оно прекратилось?

– Мне стало известно об этом в восемьдесят четвертом году. Два года спустя с кокаином было покончено.

– Правовые последствия?

Доктор покачал головой:

– Нет, ничего такого.

– Понимаю, – кивнул Ван Вейтерен. – Все удалось уладить. Рюме не ответил.

– А это место в больнице – довольно привлекательное, насколько я понимаю, – его тоже удалось… устроить?

Рюме поднялся:

– Это ваши слова, а не мои. Не забудьте об этом.

– С памятью у меня все в порядке, – сказал Ван Вейтерен.

– Благодарю, господин комиссар. Боюсь, мое время истекло, и я больше не смогу ответить на ваши вопросы.

– Ничего страшного, – ответил Ван Вейтерен. – Вопросов больше нет.

– Я пришел, чтобы поговорить о вашем сыне, – начал Баусен. – Морисе.

– Он умер, – сказала Элизабет Рюме.

Баусен кивнул и взял ее под руку:

– Вам нравится гулять в парке?

– Я люблю листья, – ответила госпожа Рюме. – Особенно когда они уже опали с деревьев. Но пока они еще крепко держатся на ветках… на дворе сентябрь, не так ли?

– Да, – проговорил Баусен. – Вы часто встречались с Морисом?

– С Морисом? Нет, не очень часто. Так, иногда… но она, Беатрис, часто приходит ко мне с цветами и фруктами. Как вы думаете, она не перестанет навещать меня теперь, когда…

– Уверен, не перестанет, – сказал Баусен.

– Иногда мне бывает одиноко. Конечно, я предпочитаю быть одной, но так приятно, когда кто-нибудь приходит… как ни странно, мне особенно приятно потом. Я имею в виду – когда кто-то навещал меня и ушел. Я чувствую себя в таком радостном возбуждении… меня переполняют чувства… это трудно объяснить.

– Когда вы видели Мориса в последний раз?

Элизабет Рюме остановилась и сняла очки.

– Мне нужно протереть их, – сказала она. – Я стала плохо видеть. У вас есть платок?

– К сожалению, нет, – ответил Баусен.

Она снова надела очки.

– Когда вы в последний раз видели Мориса? – повторил свой вопрос Баусен.

– Трудно сказать. Вы что, полицейский?

– Моя фамилия Баусен. Я полицмейстер здесь, в Кальбрингене. Вы не узнаете меня?

– О да, узнаю! – воскликнула Элизабет Рюме. – Вас зовут Баусен.

Он осторожно повернул ее, и они двинулись обратно в сторону желтого павильона.

– Здесь так красиво, – сказал он.

– Да, – откликнулась она. – Особенно когда опадут листья.

– А ваш второй сын… Пьер?

– Он болен. Никогда не поправится. Что-то произошло с ним в церкви – разве вы не знаете?

– Знаю, – проговорил Баусен.

– Я давно его не видела, – проговорила она задумчиво. – Может быть, теперь он сможет стать врачом… вместо Мориса? Как вы думаете, это можно как-то устроить?

– Все может быть, – ответил Баусен.

Им навстречу уже шла медсестра в белой шапочке.

– Спасибо за беседу, – сказал он. – Я передам Беатрис, чтобы она навестила вас на следующей неделе.

– Спасибо, – проговорила Элизабет Рюме. – С вами было приятно прогуляться. Надеюсь, мое общество не было вам в тягость.

– Вовсе нет, – заверил ее Баусен. – Вовсе нет.

«Доктор Рюме и все его благородное семейство», – подумал он, идя в сторону парковки и выколачивая на ходу трубку.

– Пойдем пешком, – сказала Беата Мёрк. – Какой смысл садиться в машину, чтобы проехать восемьсот метров.

Когда он шел по улицам Кальбрингена рядом с этой женщиной-полицейским, он вдруг снова подумал о дочери аптекаря, Марии. Эта мысль лишь промелькнула в мозгу, и Мюнстер даже не стал спрашивать себя почему. Два телефонных разговора с Сюнн, конечно, не могли все исправить, но дело пошло в нужном направлении… да, все станет как раньше, только бы ему выбраться отсюда. Только бы ему снова встретиться с ней, и как можно скорее.

Все так просто.

Волосы у инспектора были не рыжие. Скорее наоборот. Темно-каштановые, почти черные. Он старался не соприкасаться с ней плечами, пока они шли рядом… эта задача поддерживать почтительное расстояние потребовала немалой концентрации внимания, и, когда они наконец пришли, он очень смутно помнил, что она говорила по дороге.

«Думаю, я мало что потерял, – утешил он себя. – Наверняка она просто называла улицы, по которым мы проходили…»

Однако вся эта ситуация удивила его. Душевный баланс был утрачен, тревога не покидала, и игнорировать ее не получалось. Не самое лучшее состояние для работы детектива. Заноза на душе. Что с ним происходит, черт побери?

– Вот дом, – сказала она. – Вот там подъезд… Парк Лейснера через дорогу, как видишь.

Мюнстер кивнул.

– Ну что, зайдем? – спросил он с важным видом.

– А как же? – удивилась она.

Беатрис Линке поприветствовала их и улыбнулась слабой улыбкой. На полу в холле появился новый ковер, как заметил Мюнстер. От крови не осталось и следа, но он догадывался, что под ковром, на деревянных досках, ее предостаточно.

«Кровь не уничтожить, – говаривал Рейнхарт. – Ее просто накрывают». Кажется, он добавлял еще что-то про Одиссея, который вымыл руки в море, но что именно – Мюнстер не мог вспомнить.

Бледный дневной свет падал в гостиную через высокие окна, и в таком освещении хрупкость Беатрис стала особенно заметна. Держалась она собранно, выглядела неплохо, но оболочка была тонка. «Как лед, намерзший за одну ночь», – подумал он и понадеялся в душе, что инспектор Мёрк не растопчет его.