Эмиль Габорио - Мсье Лекок

Было очевидно, что следователь нанес по наглости Полита тяжелый удар. Полит казался смущенным. Опустив голову, он пробормотал нечто неразборчивое. Однако Полит упорно отказывался говорить, и следователь, тщетно использовав свое самое грозное оружие, отчаялся. Он позвонил и распорядился отвезти свидетеля в тюрьму, приняв все меры предосторожности, чтобы он не столкнулся со своей женой.

Когда Полит вышел, в кабинет вошел Лекок. Он тоже пребывал в отчаянии, даже рвал на себе волосы.

– Надо же такому случиться, – повторял он. – Я не выведал у этой женщины все, что ей известно! А ведь это было так легко! Но я знал, что вы, сударь, ждете меня. Я торопился, я хотел, как лучше…

– Успокойтесь. Это зло можно исправить.

– Нет, сударь. Нет, мы ничего не добьемся от этой несчастной женщины. Теперь, когда она увидела мужа, мы из нее и слова не вырвем. Она любит его безумной страстью, а он имеет на нее безграничное влияние. Он приказал ей молчать, и она будет молчать.

Молодой полицейский был во всем прав. Господину Семюлле пришлось это признать, как только Добродетельная Туанона вошла в его кабинет.

Бедное создание было раздавлено горем. Не оставалось сомнений в том, что она готова отдать жизнь за то, чтобы взять назад слова, сказанные ею в мансарде. От взгляда Полита у нее внутри все похолодело, сердце наполнилось самыми худшими опасениями. Не понимая, в чем мог быть виновен ее муж, несчастная женщина спрашивала себя, не станет ли для него ее свидетельство смертным приговором.

И отвечая на вопросы, она произносила только «нет» или «я не знаю», а все сказанное ранее отрицала. Она клялась, что ошиблась, что ее не так поняли, неверно истолковали ее слова. Она утверждала, что никогда не слышала о Лашнёре.

Когда следователь на нее нажимал, Добродетельная Туанона заливалась слезами и порывисто прижимала к себе ребенка, который пронзительно кричал. Но что можно было поделать с этим глупым упрямством, слепым, как упрямство скотины? Господин Семюлле колебался. Ему было жалко эту несчастную женщину. После минутного раздумья он ласково сказал:

– Вы можете идти, моя славная. Но помните, что ваше молчание вредит вашему мужу больше, чем все то, что вы могли бы нам поведать.

Она вышла… вернее, убежала. Следователь и молодой полицейский обменялись обескураженными взглядами. «А я ведь говорил!.. – думал Гоге. – Действия подозреваемого на высоте. Ставлю сто су на подозреваемого».

Деламорт-Фелин охарактеризовал следствие одним словом – борьба. Отчаянная борьба межу правосудием, стремящимся установить истину, и преступником, упорно хранящим свои тайны.

Уполномоченный обществом, наделенный неограниченными полномочиями, зависящий только от своей совести и закона, следователь располагает огромными возможностями. Ему ничто не мешает, никто не повелевает им. Администрация, полиция, армия – все находится в его распоряжении. Достаточно одного его слова – и двадцать, а то и сто, если нужно, полицейских перевернут весь Париж, обыщут всю Францию, прощупают всю Европу. Если следователь полагает, что тот или иной человек может прояснить темный момент в деле, он вызывает его в свой кабинет, даже если тот находится на расстоянии в сто лье. Это то, что касается следователя.

Сидя под замком, чаще всего в одиночной камере, человек, подозреваемый в преступлении, как бы отгорожен от мира живых. Ни один внешний шум не проникает в его узилище, где он содержится под пристальным наблюдением надзирателей. О чем говорят, что происходит… Он ничего об этом не знает. Ему неведомо, каких свидетелей допрашивали, какие показания они давали. В глубине своей испуганной души он спрашивает себя, в чем его уличили, какие найдены улики, какие собраны обвинительные доказательства, способные погубить его. Это то, что касается подозреваемого.

Так вот!.. Несмотря на явное несоответствие оружия, которым владеют противники, часто случается, что победу одерживает человек, сидящий в одиночной камере. Если он уверен, что не оставил за собой никаких следов преступления, если у него нет былых приводов, свидетельствующих против него, он, неприступный в своей системе абсолютного отрицания, может свести на нет все усилия правосудия. В настоящий момент таково было положение Мая, таинственного убийцы.

Господин Семюлле и Лекок признавали это с огорчением, к которому примешивалась досада. Еще совсем недавно они могли надеяться. И они надеялись, что Полит Шюпен или его жена дадут им ключик к решению проблемы, вызывавшей у них крайнее раздражение… Но эта надежда улетучилась.

Система защиты так называемого артиста-зазывалы вышла невредимой из этого опасного испытания, а его личность так и осталась неустановленной.

– Тем не менее, – воскликнул следователь, с досады махнув рукой, – этим людям что-то известно, и если бы они захотели…

– Они не захотят.

– Почему? Какими интересами они руководствуются? Ах! Именно это мы должны выяснить. Кто нам скажет, какими заманчивыми обещаниями некто сумел заставить молчать такого жалкого типа, как Полит Шюпен? На какую награду он рассчитывает, если своим молчанием подвергает себя грозной опасности?

Лекок ничего не ответил. Нахмурившись, он лихорадочно размышлял.

– Есть один вопрос, сударь, – наконец сказал он, – который не дает мне покоя больше, чем все остальные. Если мы найдем на него ответ, то значительно продвинемся вперед.

– Что за вопрос?

– Вот вы, сударь, спрашиваете себя, что было обещано Шюпену. Я же спрашиваю себя, кто пообещал ему что-то.

– Кто?.. Сообщник, разумеется, этот неуловимый мастер плести интриги, которыми он нас постоянно опутывает.

При этой похвале очевидной смелости и изощренной ловкости молодой полицейский сжал кулаки. Ах! Как он злился на этого сообщника, который на улочке Бют-о-Кай сделал полицейских своими пленниками! Лекок не мог простить сообщнику, что тот, дичь, взял на себя роль охотника.

– Разумеется, – ответил Лекок, – я узнаю его руку. Но какую хитрость он задумал на этот раз? Да, на полицейском посту он договорился с вдовой Шюпен, более того, нам известно, каким образом. Но как он добрался до Полита, до заключенного, за которым ведется пристальное наблюдение?

Лекок не высказал всю свою мысль целиком, он немного смягчил ее. Тем не менее господин Семюлле вздрогнул, как человек, которого неожиданно пронзает страшное предположение.

– Да что вы такое говорите!.. – воскликнул он. – Как?! Вы думаете, что один из служащих тюрьмы позволил себя подкупить?

Лекок задумчиво покачал головой.

– Я ничего не думаю, – ответил он. – И главное, я никого не подозреваю. Я ищу. Предупредили ли Шюпена? Да или нет?