Василий Горлов - Дама наизнанку

Втолкнув директора в машину, похитители по быстрому уселись в нее вслед за ним, причем Востриков приказал своей жертве согнуться и закрыть голову руками, после чего накинул на нее для усиления ужаса черный пластиковый мешок. После этого можно было снимать маски и уезжать. Услышав звук работающего двигателя, директор со стоном боли отодрал от лица клейкую ленту, после чего смог выдавить из себя несколько слов:

— Что все это значит? Кто Вы?

Борис подмигнул Виктору и кивком головы указал ему на фальшивого "Макарова". Тот понял и ткнул стволом Николая Кузьмича.

— Вопросы здесь задаю я! — страшным голосом гаркнул Востриков. — А ты на них отвечаешь, если хочешь еще немножко пожить. Понял?

— Куда вы меня везете? — снова спросил непонятливый директор.

Каскадер снова подмигнул, и Баранов, не дожидаясь дополнительных указаний, повторил операцию со стволом.

— Повторяю еще раз, и если снова не дойдет, ломаю тебе руку. Запомни, гнида, что вопросы здесь задаю я. Понял?

— Понял, — обреченно ответил похищенный.

— А ты сообразительный паренек, — нехорошо улыбнулся Востриков. — Сейчас мы подъедем в одно тихое местечко, и там поговорим. А ты должен сидеть тихо и не рыпаться. Понял?

— П-понял.

Борис отжал сцепление, и они тронулись в путь. В полном молчании минут двадцать елозили в пробках в центре города, затем удачно проскочили Пресню и, миновав Шелепихинский мост, оказались в Филях. Там заехали в какую-то промзону, где располагался гаражный кооператив, в котором у Бориса, как оказалось, был пай. Заехав внутрь гаража, каскадер приказал скорченному директору не шевелиться. Когда были закрыты двери, зажжен свет и снова надеты маски, пленнику разрешили выйти из машины.

Сейчас, после сорокапятиминутной поездки с мешком на голове в машине не известно откуда взявшихся похитителей, Николай Кузьмич совсем не походил на того вальяжного администратора, который накануне пытался угостить Виктора дорогим коньяком. Едва не падая от животного ужаса в обморок, он затравленно озирался и ежился, как будто стремясь занять как можно меньший объем.

— Ну, любезный, — начал беседу Борис, — догадываешься, почему ты здесь?

— Нет. Вам нужен выкуп?

— Не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово. Но об этом позже. Сейчас меня интересует, как ты организовал убийство Перминовой. Ведь это ты ее заказал?

— Я? Нет! Что Вы, Аллочка…, - бессвязно залопотал директор, однако его лицо исказила — еще секунду назад Виктор не поверил бы, что такое возможно — гримаса еще большего ужаса. — Я же любил ее…

— В таком случае ты еще большая гнида, чем я думал, — жестко прервал эти попытки оправдаться Востриков. — Отвечай, как ты организовал убийство артистки?

Однако Николай Кузьмич молчал и только безостановочно тряс головой в отрицающем жесте. Борис лениво подошел к нему и нанес короткий удар под дых. Директор театра широко открыл рот и, ловя воздух, сломался пополам, подставляя шею под новый удар. Когда он упал, Баранов с протестующим жестом сделал шаг вперед, но Борис вытянул руку ладонью вперед:

— Спокойно, я не собираюсь пока заниматься членовредительством. Это так, побои в гомеопатической дозе. Если не будет запираться, останется цел.

Директор меж тем заворочался на полу, сел и очумело затряс головой. Подмигнув Виктору, Борис закончил:

— … А вот если будет запираться, я передам его тебе. Ты же мастер ломать пальчики в тисках!

— А еще можно, — мечтательно проговорил голосом Бармалея Баранов, — в тиски не только пальчики зажимать…

Николай Кузьмич тихо ойкнул и потерял сознание.

— Ловко ты это про тисочки ввернул, — одобрительно сказал Востриков, ослабляя узел директорова галстука и расстегивая верхнюю пуговицу сорочки. — Сейчас он оклемается и как миленький начнет признаваться. Достав из кармана диктофон, Борис положил его на капот "Ауди", поближе к окончательно пришедшему в себя, но продолжавшему сидеть на полу Николаю Кузьмичу.

— Ну-с, милейший Николай Кузьмич, поговорим? — постукивая кулаком о ладонь, многозначительно спросил Востриков. — Или сразу передать Вас моему приятелю, большому любителю, гм, слесарных инструментов?

— Пого-ворим, — в два приема выдохнул директор: похоже, рука у каскадера была тяжелой.

— Третий раз спрашиваю: Вы заказали убийство актрисы Аллы Перминовой?

— Я, — еле слышно ответил ревнитель творческой атмосферы в коллективе театра.

— Кому?

— Меня убьют, если я отвечу на этот вопрос.

— Не переживай. То существо среднего рода, каким ты станешь через пятнадцать самых страшных минут в твоей жизни, никто уже убивать не захочет. Ну!

— Два приятеля Генки Наумова, Аллочкиного сожителя.

Жадно ловившему эти признания Баранову показалось, хотя маска и скрывала его лицо, что Востриков обескуражен. Услышав последние слова, Борис вздрогнул и несколько минут молчал.

— А не врешь, — нарушил он, наконец, затянувшуюся паузу. — Я проверю. Их имена!

— Мунир Насруллаев и Вадим, фамилию не помню. Меня когда-то познакомил с ними Наумов.

— Он знал о заказе?

— Не уверен, возможно, догадывался, но молчал: Наумов начал тяготиться своим гражданским браком (был очень ревнив, а у Аллочки была масса поклонников), к тому же у него появился интерес к другой актрисе из нашего же театра…

— Можно подумать, что у нее было меньше поклонников, — буркнул Борис. — Зачем иебе была нужна смерть Перминовой?

Директор молчал, с опаской поглядывая на своих похитителей.

— Давай, давай, колись, — подбодрил его Востриков, все равно уж теперь, чего там!

— Она каким-то образом узнала, что я… В общем, наш драматический театр, как почти любое бюджетное учреждение-домовладелец, да еще расположенное в центре города, сдает часть площадей субарендаторам. Будучи директором, я занимаюсь всей хозяйственной деятельностью театра, в том числе и отношениями с арендаторами. Как Вы понимаете, часть платы вносилась "черным налом". Вот Алла и пронюхала, что часть денег я оставляю себе. В тот день она поговорила со мной, и дала трое суток на то, чтобы без шума внести деньги и уволиться по собственному желанию.

— За это ты ее и убил?

— Да. Деньги те я давно потратил, а уволиться — означало для меня полный и необратимый крах.

— А говоришь, что любил ее, — не выдержал решивший молчать Виктор.

— И поэтому тоже убил! — неожиданно выкрикнул Николай Кузьмич. — Она не захотела ответить взаимностью, и смеялась над моей любовью! Почему Генке Наумову было можно, а мне нет? Чем я хуже его?

— Ладно, — устало сказал Востриков, — сейчас напишешь чистосердечное признание, и поедем в ментовку.

С этими словами он сунул Николаю Кузьмичу заранее приготовленные бумагу и карандаш и стащил с лица теперь уже бесполезную маску. То же самое пришлось сделать и Виктору. Некоторое время в гараже слышались только тяжелые вздохи чистосердечно признававшегося да шелест бумаги. Задумавшись над каким-то оборотом, директор поднял глаза и встретился взглядом с Барановым.