Сергей Бетев - Без права на поражение (сборник)

горотдел ровно к девяти, как и сам Дмитрий Николаевич в свою прокуратуру. Знал, что через

полчаса они сойдутся и снова будут толковать о Сырбе и Мельниках. Куда деваться?

«Куда деваться?» — повторил он про себя. И тут же подумал: «А почему я так сказал?»

Почему он стал следователем? Ведь получилось же так у многих его приятелей после

войны, что они к нынешним годам на персональных машинах ездят, оклады имеют такие, над

которыми не подшутишь, как над его. И ведь орденов он на груди принес не меньше, а, может,

побольше, и умом не последний вроде. Он и сейчас припоминал, как ему, деревенскому парню,

предлагали место бригадира в колхозе, званием председателя манили года через два. Даже

промкомбинат предлагали!

А он отказался. Почему?

И вспомнился фронтовой случай где-то в белорусских краях. Небольшой городишко,

скорее — наша большая деревня. Так вот в том городке, только что вызволенном из-под немцев,

на махонькой площади, в углу которой толкался голодный рынок, кто-то схватил оборванного

мальчишку, утянувшего из корзины бурак. Со стиснутой душой смотрел тогда русский солдат

Дмитрий Суетин, как тыкали и щипали со всех сторон мальца разозленные торговки, грозили

ему чуть ли не каторгой. А он, бедный, торопливо жевал сырой бурак,

И вдруг понял Суетин, что парень боялся не закона и старушечьей кары, а как бы не

отняли у него бурак, пока он не доел его.

Шагнул тогда солдат в лающий базарный круг, взял мальчишку за руку и сказал сердито:

— А ну, айда!..

И увел за собой.

Потом у походной кухни накормил его горячей кашей и спросил:

— Чего еще?

— Возьмите с собой! — вдруг уставились на него преданные мальчишеские глаза.— Я

воевать научусь.

— Воров не берут,—строго объяснил Суетин.

— Не вор я,— признался мальчонка.— Я есть хотел. А дома у меня нет. И никого нет.

— Ладно, посмотрим...

Через пару дней Суетин уговорил на какой-то станции медсестер из санитарного поезда,

чтобы увезли мальчишку в тыл.

Сам вернулся домой живой. Слышал много. Кто-то с голоду умер, кто-то в каракулях

войну закончил. Кто-то ушел в тюрьму за колоски на сжатом поле, кто-то также посажен — за

растрату. Думал об всем и подолгу. Знал, что сам рос при законе, воевал тоже за него.

«Теперь-то думай не думай, а вот не заметил, как полтора десятка отработал и как осень

новая наступила, и как плащ сменил на теплое пальто...— вернулся к началу размышлений и

зашагал к дому.— И завтра снова надо решать с Моисеенко, как быть дальше...»

А утром грохнул с порога:

— Должен заговорить Сырба. Хватит!

И зазвонил в Шадринск.

Еще раньше шадринцы встречались с сестрой и матерью Сырбы. Но те уклонялись от

прямых ответов, так же как и большинство деревенских:

— Где наши шоферы в страду ездят, никто не знает. Известно только, что дома не живут.

И Суетин велел рассказать родственникам, в чем подозревается Сырба.

Скоро в одной из шадринских деревень разыгралась семейная трагедия. Сестра и мать

узнали, что Сырба арестован не только за кражу зерна, но и по подозрению в убийстве. Когда

шок от этого известия прошел, родственники Сырбы с облегчением признались, что Сырба —

дурак и зря запирается, что все его попутчики живы и здоровы. Один из его дружков из соседней

деревни незамедлительно оказался в шадринском отделе милиции и охотно объяснил, что третий

приятель—житель Свердловска, отец сослуживца Сырбы по армии, инвалид войны, с протезом

вместо ноги.

Ни о какой драке новый шадринский «клиент» не говорил. Адреса инвалида не знал,

потому что тот встретил машину с зерном в Верхней Пышме, а не в Свердловске. А главное то,

что его самого на обратном пути высадили на свердловском вокзале, чтобы вернулся домой

поездом. Сырба отговорился тем, что нужно съездить кое-куда еще.

Суетин передал в Шадринск, чтобы сообщника Сырбы арестовали, послав телеграфное

уведомление об имеющейся на это санкции. Вместе с тем попросил склонить сестру и мать

написать Сырбе письмо и убедить его признаться следствию во всем, а главное назвать адрес

свердловского знакомого.

В тот же день, вызвав Сырбу на очередной допрос, Суетин объявил ему, что подозревает

его еще в одном: в причастности к убийству.

Сырба в ответ усмехнулся и только покрутил головой, настолько он был удивлен

сообщением следователя.

13

Следовательская практика знает много сильных психологических средств воздействия на

преступников.

Суетин не располагал фактами, достаточными, чтобы обвинить Сырбу в убийстве. Больше

того, он мог допустить, что Сырба действительно никого не убивал. Но в этом необходимо было

убедиться.

Поэтому, ожидая письмо, Суетин заставил Сырбу участвовать в одном «спектакле».

По первой пороше милицейская машина с Моисеенко, Суетиным и Сырбой выехала из

Верхней Пышмы. Через полчаса она была в Соколовке. Следователи вышли из машины, вывели

Сырбу, молча перекурили возле клуба, а потом поехали обратно, как будто только за этим и

приезжали сюда.

Сырба обреченно молчал.

На пустыре, возле места убийства, остановились снова.

Опять закурили.

Суетин видел, как впервые за эти дни Сырба вздохнул облегченно, словно вернулся в свое

родное раздолье, такое же чистое и беспредельное, как здесь, И уже не равнодушие, а какое-то

тихое раскаяние засветилось в его выпуклых глазах. Впервые он вздохнул по-человечески, по-

грешному. .

— Скажи, Сырба, тебе знакомо это место? — спросил его Суетин спокойно и дружелюбно.

— Проезжал, начальник, проезжал...— сознался тот.

— Не останавливался здесь?

— А зачем? — спросил он Суетина.— Я домой торопился.

Суетин видел, как нервно меряет шагами поляну Моисеенко.

— Послушай, Сырба... Ты можешь понять, что здесь сфотографировано? Место на

фотографии узнаешь? Или человека?

И он подал Сырбе копии фотографий останков убитого.

Сырба долго смотрел на фотографии. Не испуг, не отчаяние увидел в его взгляде Суетин, а

какое-то удивление. Наконец Сырба спросил тихо, почти с детским доверием:

— Это чего такое, начальник?..

Суетин взял у него фотографии и сказал всем:

— Поехали!

...Сырба, наконец, заговорил. Через день его хромой знакомый сидел в Верхнепышминском

отделе милиции. Ему тоже предстояло отправиться в Шадринск, по месту общего преступления

— кражи зерна.

Уезжал и Сырба.

Уезжал он светлый и радостный. В эти минуты, пожалуй, впервые он и Суетин

испытывали одинаковое чувство облегчения.

— Ты извини меня, Сырба, за тяжкое подозрение,— сказал ему на прощание Суетин.— Я

рад, что ты оказался не причастен к этому делу. Извиняюсь от души.— И улыбнулся ему: — А за