Станислас-Андре Стееман - Болтливая служанка. Приговорённый умирает в пять. Я убил призрака

— Совершенно верно…

— В таком случае не могли бы вы потерпеть до возвращения нашего директора, вроде как… э-э… ну, как если бы вы ничего не заметили?

Гродьё устремил на Летуара свой тусклый взгляд, который никогда не оживляла даже искорка сладострастия, и изрек:

— Это невозможно.

— Вот как?

— Зная о происшедшем, я уже не могу вести себя так, как если бы ни о чем не знал. Молчать после того, как наша встреча состоялась, означало бы стать вашим сообщником. Это означало бы проявить нелояльность по отношению к руководству, по отношению к близким, по отношению к себе самому! У меня есть жена, да, Летуар! У меня есть дети, да, Летуар! У меня есть совесть, да, Летуар!

— И со всем тем, что у вас есть, вы без колебаний донесете на меня господину Ребиньюлю, прекрасно зная, что он в свою очередь без колебаний предаст меня в руки правосудия?

— Это мой долг, Летуар.

«С самых юных лет, — подумал Летуар, — я не доверял чувству долга, которое не считается ни с какими жертвами. И я был прав: еще чуть-чуть, и я сам стану жертвой долга этого остолопа!»

— Но если господин Ребиньюль предаст меня в руки правосудия, — терпеливо продолжал он, — я рискую угодить в тюрьму, вам это известно?

— Если вы оступились впервые, то вам, возможно, дадут отсрочку приговора.

— Но до суда я буду под арестом!

— Вполне вероятно.

— Мне не позволят оставаться на свободе до тех пор, пока не дойдет очередь до рассмотрения моего дела! Это может тянуться много месяцев…

— А то и лет, — подтвердил Гродьё. — Правосудие во Франции медлительно. Зато неподкупно.

— Так что дадут мне отсрочку или нет, я буду месяцами, а то и годами гнить за решеткой.

— Это не смертельно.

Без баб-то не смертельно? Без баб?! Месяцы, а то и годы без запаха женщины! Без ласкающего глаза зрелища бесчисленных пар ножек в чулках под загар, в чулках в сеточку, в чулках с рисунком, в чулках с блестками, которые благодаря моде на мини-юбки превращают тротуары города в гигантские подмостки мюзик-холла «Консер-Майоль», напоминая Летуару райский ад его юношеских увлечений. Месяцы, а то и годы без возможности утолить с Белокурой Бетти или с Грузчицей свою всепоглощающую и непрестанно растущую жажду. Месяцы, а то и годы без возможности погладить чью-то лодыжку в нейлоновых бликах, расстегнуть чей-то лифчик…

От ужаса у него заледенела спина. Ему не разрешат даже выписывать «Парижский альков». Мир без женщин — ни из плоти и крови, ни на снимках. Да он загнется.

— Итак?

Голос Гродьё вырвал его из кошмара. Вздрогнув, Летуар растерянно повторил:

— Итак?

— Что вы решили?

— Это ваше последнее слово: деньги сейчас же или доклад господину Ребиньюлю? Третьего не дано?

— Боюсь, что третьего действительно не дано.

— Вы… и в самом деле не можете потерпеть… скажем, каких-то два-три дня? Вы же понимаете, что в мои планы с самого начала входило возместить взятое и я…

— Не утруждайте себя. Деньги при вас?

— Э-э… Конечно же, при мне! Конечно же! Что за вопрос!.. Но… э-э… какие гарантии, что вы никого не посвятили в курс дела? Что эта история не дойдет до ушей господина Ребиньюля?

— Об этом не знает никто, кроме вас и меня.

— Вы могли просто так, походя, упомянуть в разговоре с приятелем или там с женой: «Вот, иду к этому подлецу Летуару, который запустил лапу в сейф…» Нет?

— Я ни с кем о вас не говорил. Никто даже не знает, что я пошел к вам.

— Вы даете слово?

— Даю.

Летуар не стал настаивать: слово Гродьё отлито из бронзы.

— Так, хорошо! Отлично! Сидите здесь! Одну секундочку, я схожу за деньгами.

Он поспешил в спальню, открыл ящик столика…

Когда он вернулся в гостиную, держа правую руку в кармане, Гродьё по-прежнему рассматривал носки своих ботинок. Летуар вытащил руку из кармана. Гродьё, встрепенувшись, вскричал:

— Эй! Что вы делаете? Что это такое?

— То самое третье, которое все-таки дано, если мне будет позволено так выразиться… — объяснил Летуар, разряжая обойму в сослуживца.

Гродьё, не пикнув, повалился на пол. Поглядев на него, Летуар пришел к выводу, что мертвый он выглядит еще глупее, чем живой.

В особняк Александра Летуара Жоржетта возвращалась злая и недовольная: она сбила ноги.

Она обегала все ближайшие продуктовые магазины, начиная с процветающих заведений с многочисленными отделами и кончая крохотными лавчонками на грани разорения. Просьба продать тюбик соуса «Бешамель» наталкивалась на самые разнообразные ответы. В «Униценах» (где сбивали цены) продавец в сторону заметил, что такие вот покупатели сбивают его с панталыку. В «Моноценах» (где набивали цены) ей сообщили, что искомое у них было и непременно будет еще, но вот в данный момент отсутствует В магазине «Годийе и сыновья» (который забивали своими ценами два вышеупомянутых заведения) хозяин посоветовал ей дождаться вступления в Общий рынок Великобритании.

Короче, она возвращалась со сбитыми ногами и пустыми руками.

Войдя в дом и закрыв за собой дверь, она объявила:

— Все ноги сбила!.. Больше часа таскаюсь! И вдобавок без толку!

Тут она осознала, что вокруг царит тишина. Она заглянула в дверь гостиной: никого. Однако гость господина Летуара до сих пор не ушел: на столе по-прежнему лежала его шляпа. Кроме того, ковер чем-то залили, а потом тщательно замыли. Жоржетта немало тому подивилась: не в привычках господина Летуара убирать там, где он насвинячил. Скорее его можно назвать закоренелым неряхой. Впрочем, при всей своей неряшливости он, по существу, не такой уж плохой, если не считать его раздражающей манеры при разговоре смотреть вам не в глаза, а на ноги.

Жоржетта зашла в спальню и в кухню: никого.

— Куда они подевались? Может, вышли в сад?

Она выглянула в окно кухни и, действительно, обнаружила в углу сада, за яблоней, господина Летуара. Он был один и утрамбовывал свежевскопанную землю лопатой.

Жоржетта решила, что может, не помешав ему в сем сельскохозяйственном занятии, сообщить об отрицательном результате своей охоты за соусом.

Господин Летуар был так поглощен работой, что не услышал, как она подошла. Когда она за самой его спиной громко объявила, что сбила ноги, он взвился как ужаленный, выронил из рук лопату и скачком повернулся к ней:

— А? Что?

Увидев Жоржетту, он несколько успокоился и с облегчением протянул:

— А! Это вы?

— Я вас напугала?

Растянув губы, он издал нечто наподобие цыплячьего писка, который, видимо, должен был означать, что вопрос представляется ему смешным:

— Напугали? Меня? Какая чушь!

Он обернулся подобрать лопату, но дважды ронял ее, прежде чем ему это удалось.

— Садовничаете?

— Да, я…

Жоржетта отметила, что в этот раз на ноги ей он смотрел не больше, чем в глаза. Его взгляд перепархивал с земли на лопату, с лопаты на яблоню, с яблони на небо, с неба на землю и так далее.