Юрий Шурупов - Джокер старого сыскаря

– Ага! С тобой мне всё ясно. – Павел Николаевич, бесцеремонно сдвинув ноутбук, поставил на журнальный стол поднос с ароматно парящей туркой, двумя симпатичными чашечками на блюдцах и тарелкой бутербродов с сыром. – Серж, давай подгребай, кофе ждать не любит… Вот бутерброд бери, не с икрой, конечно, но вполне съедобный.

Шведов с удовольствием сделал глоток горячего кофе и, прихватив бутерброд, вернулся к фотографиям. Павел Николаевич, повторив манипуляции друга, встал рядом.

– Как-то пришла мысль развернуть наше прошлое на видном месте. В альбом когда ещё заглянешь, да и по отдельности эти фотографии совсем не то…

– А ну-ка, колись, старик: откуда у тебя эта картинка? – Шведов поднёс руку с остатком бутерброда к их коллективному снимку середины восьмидесятых или чуть позже. – У меня такой нет…

– Разве? Так я тебе сделаю!

– Ловлю на слове… – Шведов одной рукой крепко обнял друга за плечи. – А скажи мне, где сейчас обитает Костя Гром? Он ведь тоже хипповал с вами. Или нет?

– Ну как же! Это был наш пипл [36], рокер до мозга костей. Ты забыл, что ли? Вот же он стоит, с гитарой. – Павел Николаевич осторожно прикоснулся ногтем указательного пальца к изображению волосатой, экстравагантно одетой и широко улыбающейся личности с гитарой на плече. – Это и есть Костя Громов. Сейчас он отец Константин, в Пригожинском районе служит, на Сосновском приходе.

– Да? А я и не знал. – Шведов достал из кармана пиджака очки, чтобы лучше рассмотреть застывшее мгновение безвозвратно улетевшей молодости. – Интересно встретиться бы, поговорить. Чудно́ как-то: хиппи – и поп! Да ещё рокер вдобавок.

– Ничего странного, Серж. У каждого человека свой путь к Богу, если человек этот путь находит, конечно.

– Пожалуй, ты прав…

Шведов молча вернулся в облюбованное кресло, только придвинул его поближе к столу, закурил. Павел Николаевич разместился напротив, избрав в качестве седалища старый пуфик, служивший ему за работой на компьютере вместо стула. Остававшийся в турке кофе остывал, забытые бутерброды подсыхали.

– Считай, уже больше двадцати лет, как развалили Советский Союз, а ведь ничего не меняется, – продолжил прерванный разговор Кузнецов. – Хоть ты наизнанку вывернись! Как держали нас в совке за быдло, так и по сей день держат. Свобода слова? Демократия? Плюрализм мнений? Да туфта всё это, чистейшая профанация. На молодёжь – ноль внимания. Пей, колись, развратничай и… убивай. Ведь что только одно телевидение творит! Это же кошмар, преступление в чистом виде… А правительство молчит! А депутаты молчат! Какие-то партии снова появились – и они молчат! Слава Богу, что ещё среди священников находятся люди, пытающиеся на равных говорить с молодёжью. Хотя бы уж они помогали выбираться ребятишкам из трясины, куда их упорно загоняют наши «благодетели». Пусть не всем, частичке какой-то, но и то хорошо. Как нам, хиппанам, в своё время помогали верующие. Не забыл?

– Согласен, нам помогали. А мы кому помогли? Что мы доброго сделали? И вообще, старик, ради чего мы с тобой лезли на рожон в молодости? Протест ради протеста? Или… – Шведов снова поднялся с кресла и настежь открыл балконную дверь. – Накурил я у тебя, пусть проветривается до Вериного прихода.

– Проветрится, она ещё не скоро с работы вернётся. Ты сядь, сядь. Давай ещё по кофе, я мигом сварганю. И больно-то не тормошись, зачем зря нервы напрягать? А может, дринкнем [37]по маленькой? У меня есть хорошее питьё, рукодельное. Я сейчас…

Не дожидаясь согласия и не сомневаясь во вкусах друга, Кузнецов проворно пополнил скудную сервировку стола запотевшей после холодильника бутылкой и толстостенными гранёными стограммовиками, чудом сохранившимися у него с незапамятных времён. Выпили не чокаясь. Холодный крепкий настой приятно обжёг пищевод, оставив во рту мягкий привкус разнотравья.

– Вы раньше вроде бы вермут да портвейн обожали, – подколол друга Шведов, напоминая ему хипповское прошлое, при этом с аппетитом жуя бутерброд.

– А-а, что под руку подвернётся – вермут ли, портвейн… На безрыбье и рак рыба. Но это тогда. Сейчас вино в магазине покупать опасно – загнёшься и даже не узнаешь от чего. Поэтому я давно рукодельничаю. Мне много не надо, а так, для случая всегда имеется и с гарантией качества. Ещё?..

– Нет, старик, ты же знаешь – я перебор не люблю. Давай лучше кофе повторим.

На кухню пошли вместе. Не хотелось прерывать задевший за живое разговор. Пока Павел Николаевич возился с туркой, Шведов курил в открытую форточку и продолжал рассуждать:

– …Вот ты сам говоришь, старик, что ничего вокруг не меняется. В лучшую сторону, конечно. Обидно, если задуматься. Меня в восьмидесятых чуть в психушку не упекли за мою писанину, на тебя как на придурка волосатого смотрели. А ведь мы протестовали, пусть каждый по-своему, и всё-таки протестовали… ради торжества справедливости. Патетика, но это так! Лезли на рожон, не задумываясь о последствиях. Дуроломы! Донкихоты! Выходит, за что мы с тобой боролись, на то и напоролись? – Шведов глубоко затянулся и выпустил в форточку облако серо-сизого дыма.

– Так об этом ещё мой дед Степан говорил, – засмеялся Павел Николаевич, – когда понял, кого они привели к власти в семнадцатом году. Простой народ в России ни при какой власти нормальной жизни не видел. Но дуроломили мы с тобой, Серж, всё-таки не напрасно…

Сергей Михайлович с удивлением и любопытством посмотрел на друга.

– Ты задумывался когда-нибудь над тем, что всегда объединяло и по сей день, кстати сказать, объединяет протестующих против произвола, несправедливости, ханжества, ну и прочего бардака? – спросил Кузнецов, осторожно сняв с огня турку. – Идём в комнату, что нам здесь тесниться. Была бы кухня нормальная…

– …Искание! – на ходу ответил Сергей Михайлович.

– Вот именно, Серж. Искание. – Разлив кофе по чашкам, Павел Николаевич снова примостился на пуфике. – Искание воображаемого идеала, а ещё – Истины. Той единственной, непреложной Истины, которая удовлетворяла бы представлениям ищущего об идеале. Понятно выражаюсь?

– Валяй дальше, не отвлекайся…

Выпитая рюмка домашней настойки и аромат арабики вернули Шведову благостное настроение. Он не спеша смаковал кофе и внимательно слушал друга, чистосердечная философия которого освежала в памяти, казалось, безвозвратно забытые страницы их бурной молодости.

Ходили в один детский сад, учились в одном классе… А потом как-то так получилось, что на несколько лет потеряли друг друга из виду. Встретились они на хипповской тусовке в начале лета восемьдесят пятого года. Это было время, когда в горемычной России, больше известной тогда миру как Советский Союз или Страна Советов, начиналась эпоха пафосного словоблудия новоиспечённого генсека-демократа. Но пока его страстные призывы к какой-то мифической перестройке без особого ускорения добирались до провинции, корреспонденту «молодёжки» Сергею Шведову поручили подготовить разгромный материал об «отбросах советского общества, поклоняющихся западной, враждебной субкультуре» – о хиппи и рокерах. Молодой журналист понятия не имел ни о тех, ни о других. И когда он впервые появился в сквере Пушкина на их так называемой тусовке, ему едва не стало дурно. Разнополая, косматая, чудовищно одетая публика сидела, лежала, ходила, стояла… Одни, изображая подобие шаманского танца, неистово прыгали, издавали какие-то странные звуки; другие, молча заламывая руки, извивались всем телом в такт ревущей из облупленных усилителей музыки…