Юрий Шурупов - Джокер старого сыскаря

– Что за бред? Никого я не убивал! – Кувайцев судорожно глотнул воздух. – Звонок от Подрядовой был… Я вспомнил… Но она всего-навсего…

– …Сказала, что вечером привезёт вам икону и крест, – не выдержал Репнин. – Мы знаем содержание вашего разговора, Кувайцев. Не морочьте нам голову, понимаешь! Хотя бы держитесь достойно перед женщиной, которой вы объяснялись в любви. – Тимофей Кузьмич брезгливо скривил губы. – Какой же вы… В общем так, Кувайцев. Вам предъявляется обвинение в убийстве двух человек, скупке краденного антиквариата и его контрабанде. Вопросы есть?

– Вы слишком много на себя берёте! – ощетинился Кувайцев. – Сначала докажите, а потом обвиняйте…

– Доказывать, понимаешь, уже нечего. Всё доказано!

– Интересно узнать, что у вас доказано.

– Я готов удовлетворить ваше любопытство. В ту ночь Подрядова как нельзя кстати подвернулась вам под руку, когда вы следили за грабежом молельни, то бишь стояли на шухере, выражаясь вашим языком. Неожиданное появление стариков не входило в ваши планы. Но вы сразу смекнули, что убийство свидетелей в случае чего можно будет легко свалить на Дарью Васильевну. Однако в ходе следствия мы установили, что, во-первых, в богато инкрустированном прикладе вашего ружья – а его принадлежность вам вы подтвердили при понятых – засохли остатки крови. Человеческой, понимаешь, крови! – Репнин с трудом сдерживал себя. – А на кресте кроме крови тех же двух групп, что и на ружейном прикладе, остались ворсинки от вашего полушубка, принадлежность которого вы тоже признали при свидетелях. Крестом ранили, а прикладом добили стариков. Во-вторых, нашим финским коллегам уже отправлена ориентировка на партнёра фирмы «Уралстройсервис» Маркоса Виртанена, владельца лесоперерабатывающего комбината, по преступному сговору с вами занимающегося перепродажей контрабандного антиквариата. Ещё? В коридоре сидит человек, который без труда узнал вас вот по этой фотографии. – Тимофей Кузьмич взял со стола Жарова фотографию Кувайцева, изъятую в доме Ивана Макаровича Карнаухова. – Пригласить кочкаринского возницу Матвея Щёкина?

Голос Репнина, методично предъявлявшего Кувайцеву доказательства его причастности к преступлениям, становился глуше и глуше. Людей в кабинете будто начал окутывать плотный горячий туман, подступала тошнота, волна нестерпимо жаркого воздуха перехватывала дыхание… Кувайцев понял, что неопровержимость улик очевидна. Дальнейшее запирательство не имело смысла.

– Не надо никаких возниц… никаких Матвеев… Я не хотел убивать… Это случайность!

В наступившей тишине неожиданно раздался выкрик Кнута:

– Джокер [75], братва! Репей и есть Репей! Слава Богу, есть и правильные мусора!

Полковник с удовлетворением смотрел на Тимофея Кузьмича, а Жаров, не скрывая гордости за тестя, строго одёрнул Кнута:

– Кожин, не забывайтесь!

– Да что ты понимаешь, начальник…

– Уймись, Евгик! – Репнин поддержал капитана. – Не место и не время…

– Вот именно. – Жаров встал и медленно обвёл хмурым взглядом задержанных. – Сейчас самое время предъявить каждому из вас официальное обвинение на основании имеющихся доказательств… Товарищ полковник, у вас возражений нет?

Комната была наполнена свежестью утра и солнечным светом, когда Глеб осторожно открыл глаза и на какое-то время замер под впечатлением сна. На тумбочке мерно пощёлкивал будильник, добросовестно, но безрезультатно отзвонивший в восемь часов. Стрелки его показывали уже начало десятого.

– С добрым утром, дрыхля! Проснулся?

Глеб удивлённо повернулся на знакомый голос и увидел подходившую к кровати Татьяну. Она была в простеньком, но всегда очень нравившемся Глебу платье – сером в коричневую полоску. Её пышные каштановые волосы с аккуратно завитыми концами слегка касались хрупких плеч. Обрамлённые длинными ресницами серо-голубые выразительные глаза тепло смотрели на Глеба. Небольшой прямой нос с несколькими конопушками и чётко очерченные улыбающиеся губы придавали облику девушки неповторимый шарм.

– Привет, Танюх! А ты что тут делаешь?

– Жду, когда ты проснёшься. – Татьяна подошла и села на край кровати. – Папа вчера сказал мне, что ты приболел немножко, вот я и приехала… Как себя чувствует участник операции «Антиквар»?

Глеб взял руку девушки и горько усмехнулся:

– Какой там участник? Одно только поручение выполнил – и с копыт. Я, честно сказать, Танюха, ничего толком не помню, что произошло после моей встречи с какой-то Машей. Стыдоба! Перед Сергеем Михайловичем опозорился…

– Не забивай голову глупостями! Ничего особенного не произошло. Просто у тебя не выдержали нервишки. – Татьяна ласково потрепала Глеба по взлохмаченной голове. – Такое может с каждым случиться. Мы с матушкой Мариной и отцом Петром всю ночь присматривали за тобой. Венька тоже не отходил. Молодец мальчишка! Это настоящий друг… Мы его только под утро уговорили пойти вздремнуть. Слава Богу, всё обошлось! Вставай, чай пить будем у отца Петра. Марина напекла пирожков с картошкой и пончиков с яблоками. Они нас пригласили и ждут, когда дрыхля по имени Глебка проснётся. Пойду обрадую добрых людей. – Девушка легко вскочила с кровати и, помахав Глебу рукой, скрылась за дверью.

Наскоро умывшись, Глеб натянул рубашку, брюки, сунул ноги в шлёпанцы и включил магнитофон. Забытый в нём диск ожил ритмикой Кинчева:

Забыв, что его ждут у отца Петра на чай, Глеб достал с книжной полки толстую тетрадь в сером клеёнчатом переплёте Венькиного изготовления. В неё он записывал интересные, на его взгляд, высказывания о рок-музыке, а иногда и собственные мысли. Вот и сейчас, слушая Кинчева, Глеб взял шариковую ручку и открыл тетрадь на свободной странице, где через несколько минут появилась новая запись: «Теперь я точно знаю, что рок не был и никогда не будет массовой культурой. Это субкультура, это музыка для думающих людей, способных к сопереживанию с автором и исполнителем. Рок можно не любить. Но он достоин уважения хотя бы за то, что объединяет тысячи и тысячи молодых (и не только!) людей, не желающих барахтаться в липкой тине попсы».

Глеб посидел, машинально щёлкая кнопкой возврата стержня авторучки, и добавил: «Рок зовёт, требует, будоражит, ищет… Он старается задеть за живое, ковырнуть так, чтоб стало больно, чтоб ты задумался, почему тебе вдруг стало больно. Попса – примитив, имеющий право на жизнь как любой микроб, как любое одноклеточное создание. Она ориентирована на самые невзыскательные вкусы, на самую низменную, животную потребу своих поклонников. Сегодня не нужны думающие люди (а нужны ли они были когда-нибудь?). Потому попсу и лелеют, открыты фабрики по её клонированию, она исправно, действительно как невидимый коварный микроб выполняет порученное ей дело: разлагает, одурманивает, превращает людей в тупое быдло, с которого можно беззастенчиво „рубить бабки“, не задумываясь о том, „что же будет с Родиной и с нами“. Обидно!»