Луис Гарсиа-Роза - Юго-западный ветер

По дороге домой он вдруг сообразил, что аргентинец ведь может жить и в Северном районе или даже в каком-то отдаленном пригороде. Тогда поиски превращаются в чистую лотерею, в которой Габриэлу на выигрыш рассчитывать не приходится. Без машины и без малейшего представления о том, где может обитать аргентинец, ему, наверное, суждено всю жизнь провести, посещая детские праздники по всему Рио-де-Жанейро.

Габриэл почувствовал себя полным идиотом, и не только потому, что поиск оказался бесплодным, но также и потому, что сам толком не понимал, с какой целью он ищет этого аргентинца. Ну хорошо, найдет — и что дальше? Попытается затеять с ним драку? Но Габриэл никогда не был задирой. Вызов и смутная угроза явственно ощущались в предсказании, произнесенном, надо признаться, тихим, мягким голосом. Так что же он может сделать с этим экстрасенсом? Заставить его изменить пророчество? Это уже даже не идиотизм, это просто бред! Габриэл сошел с автобуса на Фламенго, изменив своему обыкновению возвращаться домой с того конца улицы, где она пересекалась с Катете. Ему пришлось пройти пешком изрядное расстояние, прежде чем он оказался перед своим домом и увидел в окне силуэт матери. Она, как всегда, знает о его приходе задолго до того, как увидит.

Только хмыкнув в ответ на сообщение матери о звонке неизвестной девушки, он заперся у себя в комнате. Включил лампу, но даже этот неяркий свет показался ему излишним, однако в полной темноте ему всегда бывало неуютно. Он медленно разделся, точно рассчитывая и сообразуя каждое движение в отведенном ему пространстве. По совести сказать, никакого пространства и не было — был крошечный пятачок, вписанный в прямоугольник стен, сплошь закрытых шкафами и полками, так что не оставалось ни единого свободного сантиметра. Эта комната была совершенным воплощением его самого — полнейшая функциональность, не допускающая ничего лишнего.

Судя по звукам, мать за стенкой готовила ужин. Габриэл был голоден. Но запах пищи тут же напомнил о бесчисленном количестве хот-догов, которые он видел сегодня в закусочных, и его затошнило. Он с трудом удерживался от того, чтобы не начать грызть ногти — эта скверная привычка, приобретенная им буквально несколько недель назад, сильно его раздражала. Впрочем, кое-что раздражало его значительно сильней. Если бы он вздумал выстроить иерархию явлений, которые ему досаждали, то высшую ступень заняла бы манера матери контролировать каждый его шаг… Он перестал грызть ногти, но почувствовал, что, хотя из полуоткрытого окна веет прохладой, ладони у него мокры от пота. Он выключил лампу, и комнату освещал теперь лишь уличный фонарь. Габриэл неподвижно лежал на кровати, дожидаясь, когда мать постучит в дверь и скажет, что ужин готов. Теперь уж и не вспомнить, когда именно начало нарастать в нем это глухое раздражение, с чего, с каких незначащих и мелких раздоров года два или три назад началось оно, а потом усилилось, отгораживая его от матери почти непроницаемой стеной. Их физический контакт прервался, еще когда он был ребенком. Сейчас же их общение свелось к обмену самыми необходимыми репликами.

После ленивого уик-энда понедельник тоже начинался вяло. Будильник с утра не прозвенел, что Эспиноза отнес на счет плохой работы механизма, а вовсе не на то, что он мог вчера забыть его завести. В итоге он отправился на работу поздно, упустив возможность поболтать сегодня по дороге с Алисой. В участке его уже ожидал Уэлбер.

— Звонил твой друг Габриэл, настаивает на том, чтобы привести сюда свою коллегу.

— Уэлбер…

— Не сработает. Малыш сказал, чтобы ты обязательно присутствовал. И просил, чтобы встречу назначили на вечер, после того, как у них закончится рабочий день.

— И кто придет?

— Он сам и его коллега.

— Его девушка?

— Не знаю. Он сообщил только, что она была на том дне рождения.

— Хорошо. Ты нашел что-нибудь по аргентинцу?

— Габриэл не уверен, что тот именно из Аргентины. Он может быть из любой страны Южной Америки. Даже может быть и из Бразилии, но притворяется иностранцем. В любом случае мы не нашли никого, кто подходил бы под описание, которое дал малыш.

— Уэлбер! Он не малыш, он просто очень испуган.

— Черт возьми, Эспиноза, но наша работа заключается не в том, чтобы утешать запуганных детей!

Такие случаи, как эта история с Габриэлом, разнообразили монотонность работы Эспинозы, работы, которая постепенно все более превращалась в рутинную возню с бумажками. И он все меньше походил на копа, который расследует преступления и выслеживает бандитов. Кражи и убийства продолжали происходить, но не они были в центре работы полиции. В стране, отмеченной резким социальным расслоением, единственной реальной работой полицейских была охрана «первого мира» от вторжения «третьего». Эспиноза это отлично понимал, как и некоторые другие сотрудники, но большая часть остальных полицейских состояла из таких же сомнительных личностей, как и те, за кем они охотились, кого арестовывали и обыскивали. На этом фоне случай, когда человеку предсказывают, что тот вдруг совершит убийство, выглядел полнейшей экзотикой.

Остаток утра Эспиноза копался в ворохе бумаг. Потом, в обеденный перерыв, он побрел на улицу, так еще и не определившись, куда именно пойдет перекусить. Солнечный свет, просачивающийся сквозь облачную дымку, мягко изливался на город. Здания, деревья, люди, все было залито светом, нигде не было тени. Эспиноза обратил внимание на человека, один ботинок которого ярко сверкал на солнце, а другой был грязен и ободран. Этот примечательный факт заинтересовал его гораздо больше, чем солнечное сияние, поскольку — в отличие от явлений природы — над этим можно было поломать голову. С какой стати некто надел один чищеный и один нечищеный ботинок? Это не может быть, думал он, двигаясь мимо пары тех мест, где обычно закусывал днем, это не может быть оттого, что человек нечаянно промочил ботинок в луже или на что-то им наступил. Второй ботинок загрязнен не случайно, видно, что с ним постоянно плохо обращались. Что же это за человек, который так следит за одним ботинком, тогда как другой у него чуть не разваливается на кусочки? Загадка вряд ли представляла интерес для кого-либо, разве что, может быть, для самого обладателя ботинок, однако комиссару она дала пищу для ума и могла занять его на долгое время. Не исключено, что он будет ломать над этим голову весь вечер. Эта мысль заставила Эспинозу ускорить шаг. Где бы побыстрей перекусить? Он дошел почти до проспекта Атлантика и только там замедлил шаги. Несколько мгновений спустя комиссар стоял перед мило улыбавшейся девушкой, которая спрашивала: «На вынос?» Он кивнул, и она положила сандвич и упаковку молочного коктейля в бумажный пакет.