Луис Гарсиа-Роза - Юго-западный ветер

Он заперся в кабинете, дав команду помощникам обращаться к нему лишь в самом крайнем случае. На листочке бумаги выписал имена всех, кто имел отношение к этой истории, обвел их кружочками и нарисовал стрелки, обозначавшие связи между ними. Нет, он не верил в то, что это сразу приведет его к решению, просто стремился максимально упростить дело. Картинка, которую он получил в результате, была совершенно ясной. Именно Габриэл являлся связующим звеном, центром, вокруг которого разместились все остальные. Что было вполне понятным, поскольку именно с него и началась вся эта история. И все же то, что его имя оказалось в центре, вовсе не означало, что на него следует возложить ответственность за произошедшие события. Эспиноза никак не мог вообразить себе Габриэла, рвущего дверцу машины Ирэн на перекрестке в Ипанеме. Зачем ему это делать? Просто попугать ее? Но ему это ничем не поможет. Или, может быть, Ирэн попросту выдумала эту историю, чтобы отвлечь его от более насущных проблем — например, от обсуждения ее поездки в последние выходные?

Эспиноза отложил в сторону бесполезный листок бумаги, откинулся на спинку стула, заложив руки за голову, и выпустил на волю свое воображение. Первым образом, что появился перед его мысленным взором, оказалась дона Алзира перед его домом, какой он ее увидел вчера. Эспиноза вернул стул в исходное положение, выдвинул ящик письменного стола и достал оттуда пакет с патронами и револьвером, который она ему передала.

Он развернул револьвер и, взяв его в руки, попытался представить, для чего мог понадобиться револьвер Габриэлу, что он с ним собирался делать. Он представил себе, как Габриэл стреляет в упор в Идальго. Это плохо представлялось, хотя сама идея не была совсем бредовой. В его состоянии это мог быть просто жест отчаяния. Эспиноза положил револьвер на стол и стал рассматривать коробку с пулями. Она была совершено новой. Он разложил патроны в коробке, как они должны были лежать в упаковке. Патронов, по-видимому, не хватало. Там оставалось место по крайней мере еще для одного. Эспиноза достал из собственного патронташа две 38-калиберные пули и доложил их в коробку. Их-то как раз и не хватало. Он забрал свои пули и высыпал оставшиеся на стол. Потом пересчитал их и сверил с количеством, указанным на коробке. Двух не хватало. Фрейр мог использовать пулю для баллистической экспертизы. Но зачем две? Одной ему бы хватило. Эспиноза позвонил в Институт криминалистики. Фрейра не было на месте. Он оставил для него сообщение с просьбой перезвонить ему как можно быстрее. Эспиноза сидел и размышлял, что могло произойти с другой пулей, не с той, что использовалась экспертом, и начал подозревать, что вторая как раз могла оказаться в голове у Идальго. Через полчаса ему перезвонил Фрейр. Да, он взял одну пулю. Нет, никто другой не мог ничего взять из коробки. Эспиноза почувствовал легкую головную боль, и он знал по опыту, что скоро голова разболится вовсю. Проглотив таблетку аспирина, он вызвал Уэлбера и рассказал ему, что надумал.

— Ну, знаешь, Эспиноза! Я ведь сам сначала считал, что парень во всем виноват, и прежде всего в том, что он псих. Потом мое мнение изменилось, то есть я решил, что он, конечно, слегка психованный, но в смерти девушки не виноват. И я так считал, пока он не слинял от меня в метро, а после выяснилось, что этому чилийцу стрельнули в лицо всего в двух кварталах оттуда. Но опять же, коли он хотел убить того типчика, какого черта его понесло в метро, на совсем другую станцию, вовсе не на ту, откуда можно прямо добраться до дома чилийца? Почему он прямо не направился к дому? Если это потому, что он в самом деле знал, что я сижу у него на хвосте, то вряд ли он вообще тогда стал избавляться от слежки и пытаться убить парня. Это же все равно что прямо расписаться в убийстве! Я уверен, что чилийца пришил не он. Для таких милых игр надо иметь хладнокровие настоящего убийцы, который наслаждается чувством опасности и риска. Но Габриэл совсем другой, хотя, конечно, мы часто ошибаемся по поводу таких невинных агнцев, как он.

— Согласен. И именно поэтому я все еще его не арестовываю. И эксперт по баллистике тоже со мной согласен. Но эта отсутствующая пуля навела меня на еще кое-какие мысли.

— На…

— Вот на что. Из того револьвера, что принесла его мать, и который, как она уверяет, у них единственный, он никого не убивал — по крайней мере в последние несколько лет. Но он мог использовать другое оружие. Почему обязательно этот револьвер? Просто потому, что так говорит его мать? И почему это мать, которая явно стремится защитить своего сына, притаскивает вдруг мне этот револьвер?

— Но ты ведь не думаешь, что это она сама?

— Уэлбер, любая мать может совершить что угодно, если речь идет о том, чтобы защитить ребенка. Ее муж научил ее обращаться с оружием. Она сама вытащила из барабана эти пули и положила их обратно в коробку. Она знает, чем отличается пистолет от револьвера и знает также, что калибр этих пуль совпадает с тем, что был в револьвере мужа. Потому она и попыталась его защитить.

— Ты подразумеваешь, что он убил и девушку тоже?

— По моему мнению, их убил один и тот же человек. Подумай. Только тот, кого Ольга хорошо знала, мог подойти к ей вплотную на краю платформы и столкнуть ее вниз. И человек, который пытался напасть на Ирэн, очень боялся, что его узнают.

— То есть ты подразумеваешь, что этот парень, что был полностью невинным, теперь стал полностью виновным?

— Я не говорю, что считаю его виновным. Я просто говорю, что это возможно. И есть еще один момент, — продолжал Эспиноза. — Это то, что меня интересовало с самой первой встречи с ним. Причина, из-за которой он так стремился поговорить со мной, заключалась в том, что его волновало, что станет с убийцей. Это мог быть избыток фантазии, но одна вещь была вполне реальной: переполнявший его страх. Он, возможно, ошибался насчет реальности того, что ему грозит, но что реально боялся — это неоспоримо. И вот чего мы до сих пор не знаем — и чего до сих пор не знает он — это в чем же заключалась эта угроза?

— А чилиец?

— Чилиец просто спровоцировал кризис, но он не является его причиной.

— Габриэл считает, что ты его не подозреваешь. И в этом он был прав — по крайней мере еще час назад. Почему бы нам не позвать его и не поговорить с ним всерьез?

— Я так и собираюсь сделать. Позвони ему и скажи, что я хочу встретиться с ним во время обеда. Если спросит почему, скажи, я хочу, чтобы он забрал отцовский револьвер и уточнил некоторые детали.

— А он не начнет подозревать?

— Не думаю. Он уже приходил сюда, и всегда по собственному желанию.

— А что, если он найдет какой-либо предлог, чтобы не являться?

— Скажи ему, что это важно, что разговор нельзя откладывать. Но не дави на него официально, это только испугает. Он все еще хочет, чтобы кто-то был за него. Скажи ему, что между часом и двумя было бы прекрасно. И, Уэлбер…