Виктор Пронин - Банда 2

— Вы так ставите вопрос, Иван Иванович, что, право же, мне приходится просто придумывать, чтобы...

— Остановитесь! — Сысцов раздраженно махнул рукой. — Не тратьте сил на пустые слова. Я сам, прямо сейчас, могу сказать, кто будет следующей вашей жертвой.

— Было бы очень интересно, — сказал Пафнутьев, выплескивая остатки водки из графинчика в стакан. — Кто же этот человек по вашим предположениям?

— Я, — сказал Сысцов.

— В каком смысле? — это все, что мог произнести Пафнутьев в этот момент, все что мог сообразить. Слишком круто повернул разговор Сысцов. — Вы хотите уйти? — спросил Пафнутьев, едва справившись с неожиданностью.

Сысцов усмехнулся.

— Вы — молодец, Павел Николаевич. Умеете себя вести. Нужно отдать вам должное. Жаль, что вы не в моей команде, жаль, что не пожелали работать со мной. Мы бы многое сумели сделать. Вы нравитесь мне тем, что ни перед чем не останавливаетесь. Это прекрасно. Мы с вами одинаковые люди, но вот только почему-то в разных лагерях. Жаль...

— Видите ли, Иван Иванович...

— Заткнись, — первый раз за весь разговор Сысцов сорвался, перейдя на «ты». — Последние полгода я постоянно чувствую холодок за своей спиной... Теперь я понял, откуда дует этот сквознячок... От вас, Павел Николаевич. Я, наверно, выгляжу старше этой очаровательной девушки, которая угощает нас сегодня... Но, смею вас заверить... Я не во всем ее разочаровываю. Вам понятно, о чем я говорю? Доходит?

— Да, Иван Иванович. Вы говорите, что полны сил, жизни и любви.

— Совершенно правильно. И поэтому уходить не собираюсь. Ни по собственному желанию, ни по вашему, Павел Николаевич...

— Не понял? — Пафнутьев склонил голову к плечу.

— Сейчас поймете... — Сысцов порылся во внутреннем кармане своей теплой куртки и положил на стол перед Пафнутьевым гранки статьи, которую Пафнутьев только вчера поправив и кое-что вписав, отправил Фырнину в Москву. Статья должна была появиться через два дня в центральной газете. Отправил ее Пафнутьев с проводником поезда, но, похоже, этот способ, давно испытанный и опробированный, перестал быть самым надежным. Изъяли люди Сысцова пакет у проводника, изъяли! Значит, за ним, за Пафнутьевым, слежка. Значит, многие шаги его Сысцову известны...

Пафнутьев отметил про себя, что фигуры, маячившие в отдалении, приблизились к их столику. Один из парней сметал листья в кучу, второй подравнивал дорожку, третий стоял, прислонившись к дереву, продолжая покусывать лист клена. "Он же горький, — некстати подумал Пафнутьев, — «Как он может грызть его столько времени...»

Дрогнувшей рукой Пафнутьев развернул, все-таки развернул гранки, увидел собственную правку, свои же замечания, свое же небольшое послание Фырнину...

— Что скажете, Павел Николаевич? — с улыбкой спросил Сысцов.

— Неплохо сработано, — сказал Пафнутьев. — Молодцы ребята, — он поправил почти полную бутылку «Оджелеши», стоявшую на краю стола, сдвинул к центру и опустевший графинчик, отодвинул от себя тарелочку, в которой совсем недавно лежала такая вкусная, такая неотразимо прекрасная холодная свинина...

— Павел Николаевич, а все-таки вы какой-то замшелый, — рассмеялся Сысцов. — Я гораздо старше вас, а перестраиваюсь быстрее, когда положение меняется на противоположное.

— Может быть, вам и перестраиваться не приходится? Может быть, вы двухсторонний, Иван Иванович? — усмехнулся Пафнутьев.

— Хороший ответ... В меру правильный, в меру дерзкий... Я внимательно прочитал статью вашего друга Фырнина...

— Фырнина, — поправил Пафнутьев.

— Мне легче так запомнить... Фырнин. И только так. Ничего написано, и название неплохое... «Банда». Броское название, люди обязательно прочли бы, будь эта статья напечатана. Но она не будет напечатана. Хотя документы тут использованы... Неплохие. Убедительные. У Байрамова похитили? — спросил Сысцов.

— Да, — кивнул Пафнутьев. — И не только у него.

— Я вижу... Некоторые явно принадлежали Голдобову... Они — мельче, злобнее... Отражают характер владельца. Байрамовские бумаги по фактам крупнее...

— Растет масштаб ваших дел, бумаги и отражают этот рост. — Заметил Пафнутьев, решив, что отступать некуда, терять нечего, а спастись... Если удасться. Ребята за его спиной стояли уже совсем рядом.

— Даже если бы эта статья и вышла, — Сысцов постучал пальцем по гранкам, — это был бы выстрел в небо, Павел Николаевич. В чем вы меня уличили? Взятки, поборы, коррупция... Что еще? Распродажа народного достояния — всех этих заводиков, особнячков, фабрик... Господи, какая чепуха! Вчера, позавчера все это, возможно, и выглядело преступлением. За это можно было расстреливать. Но сегодня, Павел Николаевич! Оглянитесь! Образумьтесь! Сегодня все это стало проявлением деловой инициативы. За это хвалят! Награждают! Как же вы, бедный, отстали! Люди, уличенные в распродаже народного добра, идут вверх. Потому что они доказывают высокую степень собственной приспособляемости.

— Приспособленчества, — поправил Пафнутьев.

— Нет, Павел Николаевич! — Сысцов покачал указательным пальцем из стороны в сторону. — Именно приспособляемость. В положительном значении этого слова. Мы, хозяева сегодняшней жизни, быстро усвоили новые требования, новые законы, новую нравственность, если хотите... Хотя вы можете это назвать и отсутствием нравственности. Ну, что ж, формально будете правы. А по существу — нет. Наша победа — свершившийся факт. И нечего церемониться с людьми, которые путаются в ногах. Я уже позвонил в Москву. Статья с полосы снята. А у вашего Фырнина... Неприятности.

— Что с ним? — тихо спросил Пафнутьев.

— Вы же знаете, что сейчас творится в столице... Острая криминогенная обстановка. Город наводнен беженцами, торгашами, хулиганьем. Они же могут кого угодно из-за косого взгляда изуродовать, избить до смерти... Тем более людей, занимающих заметное место в обществе... Горько все это, но что делать — переходный период.

— Так что же все-таки с Фырниным?

— В больнице. Не знаю выживет ли... Драка в подъезде, удар по голове, кажется, и ножом досталось... Потеря крови... Так мне сказали в редакции. Жаль... Хороший был журналист, цепкий.

— Думаете, был?

— Для вас это уже не имеет значения... Вы тоже, Павел Николаевич, можете говорить о себе в прошедшем времени.

— Я уже слышал эти слова... От Амона.

— А теперь вы их слышите от меня, — жестко сказал Сысцов.

— Думаете, есть разница?

— Вам будет предоставлена возможность убедиться в этом, — Сысцов дал знак остановиться одному из парней, который зашел Пафнутьеву за спину. — Я мог бы, Павел Николаевич, отдать вам эти гранки, но они уже не понадобятся вам по многим причинам... Одна из них — я уезжаю в Москву, — Сысцов протянул Пафнутьеву лист бумаги, сложенный вдвое.