Виктор Пронин - Банда 2

— Ты нуждаешься в утешениях?

— Я этого не сказал.

— Ну, хорошо... Поняла. И ты вошел в это свое состояние, в состояние, когда тебе паршиво. Освоился, обжился в нем, начал даже находить в нем что-то утешительное... Подожди, не перебивай. Я могу говорить не очень точно, но, в конце концов, на прямую дорогу выйду... Дело в другом. Ты вошел. Ты уже там. В состоянии. А выходить собираешься?

— Пытался.

— Тебя там что-то держит?

— Не знаю держит ли и что именно... Но выйти пока не удается.

— Да и желания большого нет? — спросила Вика.

— В общем-то, да.

— И вот эта твоя угнетенность...

— Остановись, — Андрей положил руку Вике на колено, не заметив этого. Она осторожно скосила глаза, посмотрела на него, но колено не убрала. — Нет у меня никакой угнетенности. Нет подавленности, заторможенности или еще чего-то там... Не надо, Вика.

— А что есть?

— Дай сообразить... Мне, наверно, проще сказать, чего нет... Нет желания радоваться, гудеть в компаниях, куда-то нестись, с кем-то встречаться... Понимаешь, у меня был недавно учитель... Можно назвать его наставником... Он мне очень хорошо объяснил, что такое суета...

— И многое в жизни тебе сейчас кажется суетой?

— Да.

— Павел Николаевич рассказал мне твою историю... В общих чертах, конечно... Думаю, что понимаю тебя. Скажи... Она что, все время рядом?

— Да.

— И сейчас... Она здесь?

— Да, — кивнул Андрей со странно застывшим, напряженным лицом. — Вон в том углу стоит... Возле шторы... Держится за штору... На нас смотрит.

— Стоит и смотрит? — спросила Вика шепотом.

— Да, — кивнул Андрей, стараясь отвернуться от окна. — Стоит и смотрит.

— На тебя или на меня?

— На обоих... Попеременно. Улыбается. Вика плеснула себе в стакан еще немного водки, тут же выпила, закусила кусочком хлеба. На Андрея она изредка взглядывала с некоторой опаской. Но потом, словно отбросив сомнения, заговорила негромко, медленно, но твердо.

— Это не она, — сказала Вика. — Она здесь ни причем. Это ты повсюду таскаешь ее за собой. Это ты не отпускаешь ее от себя ни на минуту. Да, Андрюша, да. Ты заставляешь ее маяться, улыбаться тебе из-за шторы, из окна трамвая, из темноты, из света... Отпусти ее, наконец! Прояви милосердие и к ней, и к себе.

Андрей с удивлением посмотрел на Вику — он не ожидал этих слов. И был явно озадачен, не зная, что ответить. Была, все-таки была в ее словах какая-то правда, или может быть, правота. Во всяком случае, он, привыкший быть искренним перед самим собой, не торопился с ответом. Андрей не знал наверняка, годилась ли правота Вики именно для него, примет ли он ее, смирится ли с ней. Он внимательно посмотрел на нее — светлые волосы, пахнущие дождем, тонкий серый свитер, чуть хмельные глаза...

— То, что с тобой происходит, — Вика помолчала, подбирая слова, — это не верность, не доблесть... Это слабость.

— Слабость? — Андрей так резко повернулся, что с каким-то неприличным шумом скрипнула кровать. — Это слабость?

— Конечно. Ты боишься новой жизни. Но тебе от нее никуда не уйти. Она вокруг. А ты опасаешься новых привязанностей, новых знакомств... И, прости... Мне кажется, что ты еще и немного любуешься собой в этот момент, ты нравишься себе в этой печальной роли, Андрюша.

— Почему ты так решила?

— Умная потому что.

— Я подозревал, что ты умная, но чтобы настолько... Мне и в голову не приходило.

— Знаешь, как говорят картежники в подобных положениях? Карту надо ломать.

— Не понял?

— Тебе все последнее время идет плохая карта... Нет козырей, навалом шестерок... А ты уныло и покорно сдаешь снова и снова, пасуешь, уходишь от игры, а карта все хуже и хуже... А ты попробуй, возьми на себя игру при плохой карте! Закажи крупную игру, когда нет ни одного приличного козыря! Ты проиграешь, ты наверняка проиграешь, но сломаешь карту. Нарушишь беспросветный ряд...

— И она уйдет?

— Вот трахнешь меня этой ночью и уйдет, — сказала Вика почти неслышно, но в ее голосе прозвучала такая твердость, что Андрей не решился ни возразить, ни возмутиться, ни обидеться. Он посмотрел Вике в глаза и не увидел там ни вызова, ни решимости. В глазах была печаль и ничего больше. Смысл сказанного дошел до него не сразу, вначале он осознал только одно слово, которое нельзя было не услышать, и только спустя какое-то время в полной мере понял остальное.

— Ну ты даешь, — пробормотал он растерянно.

— Да! — сказала Вика. — Иногда. Это мы с тобой уже выяснили, — она легонько повернула его к себе. — Надо смотреть друг другу в глаза. Чтобы не было недоразумений. Согласен?

— Конечно.

— Я знаю, ты не пьешь... И правильно делаешь... Но я бы все-таки предложила тебе глоточек... Выпей. Сегодня ты уже никуда не уйдешь. — Не пущу. Выпей и увидишь, что карта твоя, привычная бездарная карта слегка нарушилась... Появится первый козырь, маленькая, хиленькая шестерка бубен...

— Почему бубен?

— А потому, что бубен так похож вот на эту подушку, — она хлопнула ладошкой по цветастой наволочке. — Идти тебе нельзя, эти звери тебя пришибут, зарежут, застрелят... Они же в бешенстве. А спать здесь можно только на этой кровати. Другого места нет. Не в ванне же! Правда, у кровати такой размер, что можно всю ночь искать друг друга и не найти... Но я тебя найду.

Андрей улыбнулся, провел рукой по ее щеке, запустил пальцы в волосы, привлек к себе. Вика освободилась, шало посмотрела на него.

— Ну? Попробуем? Рискнем?

Андрей, не отвечая, медленно налил себе половину рюмки, долго принюхивался к ней, несколько раз бросил опасливый взгляд в сторону окна и Вика, поняв эти его взгляды сама подошла к окну и поправила штору, а, вернувшись, села на ковер у его ног.

— Знаешь... Боюсь, — сказал Андрей, выпив глоток водки.

— Я тоже, — быстро ответила Вика.

— Знакомый разговор...

— На эту тему все разговоры знакомые! — она вскочила, подошла к шкафу, распахнула дверцу. — Вот пижама...

— Твоя?

— Нет. Твоя. Вот полотенце... Бери и дуй в ванную. А я здесь сделаю остальное. Как говорят картежники... Карта — не лошадь, к утру повезет.

— Ну, ты даешь, — пробормотал Андрей, поднимаясь.

Вернувшись из ванны, Андрей увидел, что верхний свет выключен, что комната освещена лишь сумеречным светом экрана телевизора, а Вика лежит в кровати под одеялом, и, заложив руки за голову, смотрит передачу.

— Представляешь, какой кошмар! — воскликнула она, увидев Андрея. — Оказывается предсказатель Нострадамус пятьсот лет назад сказал, что большевики продержатся семьдесят три года и семь месяцев!

— При Нострадамусе не было большевиков.

— Но он условно сказал... Назвал их безбожниками, варварами, еще как-то... Разрушители церквей...

— Он не сказал, когда они вернутся?

— А вернутся?

— Я бы не возражал.