Виктор Пронин - Банда 5

Чем выше поднимался тесный лифт, набитый полными хихикающими женщинами, тем лучше становилось настроение у Пафнутьева, тем было ему легче и беззаботнее.

— Тетенька, — обратился Пафнутьев к толстушке, которая уперлась в него обильной грудью. — Где бы мне найти отдел объявлений вечерки?

— Седьмой этаж, дяденька!

— И там сидит этот... Мольский.

— Мольский еще не сидит!

— Почему? — серьезно спросил Пафнутьев.

— С прокурором водку потому что пьет! — И весь лифт засмеялся дружно и беззлобно.

— А, — кивнул Пафнутьев. — Тогда все правильно. Надо знать, с кем пить водку, а с кем делать все остальное.

— А он и все остальное тоже с прокурором делает!

— Да?! — удивился Пафнутьев. — И что же, этот прокурор... красивая?

— А прокуроры бывают красивыми? — спросила женщина, не задумавшись ни на секунду.

— Вообще-то да. — Пафнутьев согласно склонил голову. — Тут ничего не скажешь, тут оно конечно... Возразить трудно, да и не хочется, честно говоря.

Лифт остановился на седьмом этаже, Пафнутьев вышел один, а кабина, наполненная веселым смехом, понеслась дальше, вверх. Пафнутьев все с тем же выражением признательности на лице двинулся по длинному коридору. На дверях висели таблички, указывающие название отдела, и только на одной двери вместо названия отдела красовалась фамилия с инициалами «Г.А. Мольский».

— Вот ты-то мне и нужен, — пробормотал Пафнутьев. Постучав и не дав хозяину ни секунды на раздумья, толкнул дверь. — Разрешите? — спросил он, перешагивая порог и плотно закрывая за собой дверь. — Ищу отдел объявлений...

— Следующая комната по коридору. — Потный, лысоватый человек в толстых очках, съехавших на нос, ткнул большим пальцем куда-то себе за спину.

— Простите, а Григорий Антонович...

— Это я! — живо ответил Мольский и с интересом посмотрел на Пафнутьева. — Хотите верьте — хотите нет.

— Верю! — Пафнутьев сразу почувствовал, что контакт налажен, что разговор получится, независимо от того, будет ли от этого разговора толк. — Пафнутьев! — Он протянул руку и пожал мясистую ладонь Мольского. Она тоже была влажновата и Пафнутьев тайком вытер ее о собственные штаны.

— Здравствуй, Паша, — сказал Мольский, выходя из-за стола. Видимо, он полагал, что все сказанное дает ему право обратиться к Пафнутьеву вот так запросто. А кроме того, он все-таки работал в газете и, хотя не писал собственных статей, упрощенную манеру поведения усвоил и неплохо ее использовал, сразу переводя любой разговор в этакую дружескую беседу по поводу приятной встречи.

— Привет-привет, — усмехнулся Пафнутьев.

— Слышал о тебе, старичок, столько о тебе слышал, что давно уже собираюсь нагрянуть в твою контору и сделать большой материал со снимками, этак на страницу, а то и на весь внутренний разворот газеты.

— Да-а-а?! — восхитился Пафнутьев. — О чем же материал-то?

— О тебе, старичок, о тебе... Ты как, не против?

— Да надо бы с начальством посоветоваться, а то ведь у нас с этим делом строго... Вдруг решат, что я повышения жажду?

— А ты не жаждешь?

— Когда как, когда как, — честно ответил Пафнутьев в некоторой растерянности — не привык он вот так сразу выкладывать заветные свои желания. — Поговорить бы надо, Григорий Антонович, — сказал Пафнутьев, казнясь тем, что вынужден переходить к делу. В самом деле, человек к нему вот так открыто, просто, а он в ответ со своими подозрениями.

— Значит, так, — строго произнес Мольский, вплотную приблизившись к Пафнутьеву, настолько близко, что тот чуть не отшатнулся от запаха пота, водки и лука, исходившего от мясистого тела Мольского, от его лица, на просторах которого затерялась громадная бородавка. Сколько потом ни вспоминал Пафнутьев, так и не смог вспомнить, где же обосновалась бородавка у Мольского — на носу, на щеке, подбородке, между бровями... Нет, не вспомнил. — Значит так, — повторил Мольский строго и даже с некоторой обидой в голосе, — кончай с этими Григориями, Антонами, господами... Кончай. Меня зовут Гоша. Независимо от того, кто и как ко мне относится. Усек?

— Усек, — кивнул Пафнутьев.

— А я тебя буду звать Паша. Может быть, старичок, это тебе и не понравится, может быть, ты увидишь в этом нарушение приличий... Но я не могу иначе. Такой человек. Вот он я, весь перед тобой. — Мольский развел руки в стороны и посмотрел на Пафнутьева долгим взглядом. Очки его были толстыми, на них просматривались отпечатки пальцев хозяина, глаза у Мольского были большие, и моргал он ими как-то замедленно, будто самим морганием на что-то намекал. Причем было такое ощущение, что моргал он не сверху вниз, как все люди, а по-петушиному, снизу вверх.

— Ну что ж, — легко согласился Пафнутьев. — Паша так Паша. Были бы щи да каша.

— Понял, — кивнул Мольский. Преодолевая сопротивление живота, нагнулся к тумбочке и вынул из нее бутылку водки. На Пафнутьева он не обращал ровно никакого внимания, словно все, что делал, было заранее между ними оговорено. Молча, сосредоченно подошел к двери и повернул ключ. Потом вернулся к тумбочке и вынул небольшую тарелочку, на которой лежали куски сала, разрезанная на четыре части луковица и два кусочка подсохшего хлеба. Все это он установил на журнальный столик, безжалостно смахнув с него какие-то бумаги, бланки, окурки. — Да! — Мольский поднял указательный палец, как бы говоря, что с толку его никто не собьет и все, что нужно проделать, он помнит, никакие силы не отвлекут его от главного.

— Вроде как жарко для водки-то, — робко возразил Пафнутьев.

— Старичок... Ты плохо воспитан. Водка хороша в любую погоду, а такая водка особенно хороша в жару.

— А она что... Не такая, как все?

— Директор ликероводочного завода Подгорный Владимир Иванович привез ее из города Запорожье. Эта водка даже лучше, чем та самогонка, которую варит его мать. А самогонка тети Кати — это такой напиток, с которым мало что может сравниться. — Говоря все это Мольский щедро наполнил граненые стаканы, как заметил Пафнутьев, далеко не первой свежести. Это надо признать, все, что было в этом кабинете, слегка отдавало какой-то запущенностью, если не сказать — захватанностью. Да и сам хозяин вряд ли умывался сегодня, и неистребимый дух водки-лука переполнял его кабинет, похоже, не один год.

— За наши победы на всех фронтах, — значительно произнес Мольский и медленно моргнул снизу вверх.

— Пусть так, — согласился Пафнутьев. — И на Белорусском, и на Украинском пусть будут лишь победы.

Мольский склонил голову, осмысливая сказанное, но ничего не сказал и медленно выпил. После этого взял пальцами несколько кусков растекшегося от зноя сала и отправил их в рот.

— Закусывай, старичок, — сказал он. — Сало — это лучшая закуска. А сало с луком — это вообще...