Елена Топильская - Темные силы

— Так что состава преступления в действиях этого… — прокурор на секунду замялся, вспоминая фамилию, задержанного, — этого Иванова не усматривается.

Я покорно молчала, слушая гладкую речь прокурора, а вот Горчаков все-таки взорвался.

— Значит, сама его пригласила, да?! — рявкнул он. — Состава не усматривается?! Приперся домой к следователю, угрожал ее взорвать или сжечь, и в этом состава нет?! Нет состава, получается?

Прокурор даже не вздрогнул, он спокойно смотрел на Горчакова ничего не выражающими глазами:

— Он не имел при себе ни взрывчатых веществ, ни оружия, и его высказывания носили демонстративный характер.

— Значит, нет состава покушения на убийство? — не унимался Горчаков. — А как насчет угрозы убийством?

— Угроза убийством реального характера не носила, и у вас, — прокурор глянул на меня, — не было оснований опасаться ее исполнения.

Юридически возразить против этого мне было нечего, хотя воспоминания о том, что я пережила, слушая по телефону откровения гражданина Иванова и ожидая его визита, до сих пор не давали расслабиться области солнечного сплетения.

— А как насчет хулиганства? — заикнулся Горчаков.

— Хулиганство, — прокурор бесстрастно начал излагать формулировку диспозиции соответствующей статьи Уголовного кодекса, — это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…

— Все ясно, — невежливо прервал его Горчаков, хватая меня за руку и поворачиваясь спиной к непосредственному начальнику, — мы с тобой, Швецова, не общество, а так, слякоть.

— Я здесь не усматриваю даже состава административного правонарушения, — подтвердил прокурор, — и содержание субъекта в управлении внутренних дел более трех часов незаконно, я уже напомнил об этом начальнику управления. Личность его установлена, так что оснований ограничивать его свободу нет.

Горчаков истерически хохотнул:

— Личность установлена?! Поняла, Машка? Значит, Иванов этот — личность с правами. А мы с тобой, Швецова, тля без прав!

Мы с ним продолжали стоять спиной к начальнику. Я думала о своем — вспоминала, как несколько лет назад выезжала в коммунальную квартиру на труп сорокалетней женщины; они там всей квартирой боролись против местного дебошира, который всем отравлял жизнь, а она была самой активной, написала заявление в милицию, там возбудили дело и негодяя арестовали. Он просидел четыре благословенных для соседей месяца, а когда дело поступило в суд, тетушка-судья изменила ему меру пресечения на подписку о невыезде. Он освободился, пришел домой, постучал в дверь той самой соседке, и когда она, ничего не подозревая, открыла ему, всадил ей в живот тридцатисантиметровый клинок кухонного ножа. Она умерла сразу, на глазах у зятя и беременной дочери. Когда я допрашивала негодяя, меня больше всего поразило, что он был абсолютно трезв, то есть совершил это в здравом уме и твердой памяти. Интересно, судья хоть угрызения совести испытала, узнав об этом?..

От воспоминаний меня отвлек железный палец Горчакова, впившийся в запястье. Друг и коллега все еще рвался в бой. Сама бы я, конечно, не стала обострять обстановку, но Лешка держал меня за руку мертвой хваткой, и я прямо физически ощущала, в какой он ярости. Он искоса глянул на прокурора:

— Значит, на свободу с чистой совестью? Может, еще медаль ему вручить?

Он ернически хлопнул себя по бокам, словно матрос перед исполнением танца «Яблочко», потом изо всей силы дернул меня в сторону и потащил к лестнице. Из дежурки выглянул озабоченный начальник РУВД. Он был уже не так радостно возбужден, как до встречи с прокурором — надиктовывая на телетайп победную реляцию о геройском задержании страшного бандита, обезвреженного у дверей следователя прокуратуры. Бросив на меня виноватый взгляд и тут же отведя глаза в сторону, он обратился к прокурору:

— Геннадий Васильич, так что, отпускаем Иванова этого?

— Отпускайте, я же сказал, — кивнул прокурор.

Тубасов тут же скрылся в дежурке. Горчаков протащил меня мимо стеклянного проема и успокоился только на лестничной площадке, где курили сотрудники убойного отдела, бросавшие на нас сочувственные взгляды. От комментариев они благоразумно воздержались.

— Ну что, все ясно? — яростно спросил Горчаков. Опера кивнули.

— Ты не переживай так, Леха, — дипломатично сказал Костя Мигулько. — Сейчас большие боссы отправятся баиньки, и мы все решим. Если дело никак не возбудить, оформим ему мелкое хулиганство.

— Приставание к гражданам, — подхватил его товарищ, опер Гайворонский.

— Отправим в суд, хоть пятнадцать суток ему наковыряем, а за это время разберемся, что за фрукт.

— А что за фрукт? — спросила я устало. Мне вдруг стало наплевать на все и страшно захотелось спать.

Опера оживились.

— Тротила при нем, конечно, не было, — поведал Мигулько, — зато была библия, вся в каких-то значках…

— Каких? — живо заинтересовался Горчаков.

— Каббалистика какая-то, — объяснил опер Гайворонский. — Это надо видеть. И еще листочек с адресами.

— Что за адреса? — вцепился в него Горчаков, отпустив мою руку. Я потрясла кистью, будто вылезла из наручников.

— Адреса каких-то теток. Надо их устанавливать, — отозвался Мигулько. — Там ребята этим занимаются. А Синцов его дожимает.

— Хорошо. А чего этот урод к Машке поперся? — строго спросил Горчаков. — Машкин адрес есть в списке?

— Я ж сказал, Синцов его дожимает. Сейчас ему лучше не мешать. Он на злодея посмотрел и сразу говорит — носом чую, наш клиент.

В этот момент я прямо кожей спины почувствовала приближение прокурора, но как стояла, так и продолжала стоять, зато все мужики повернулись к нему, а Мигулько даже улыбнулся.

— Я вот что подумал, — нараспев объявил прокурор, — пока я здесь, пойду все-таки сам объяснение возьму у задержанного. Пусть его приведут в кабинет к Тубасову.

Не дожидаясь подтверждений тому, что его распоряжение правильно поняли и уже кинулись исполнять, он двинулся мимо нас по лестнице к руководящему кабинету. Теперь я видела его спину; наша компания на секунду застыла с раскрытыми ртами, потом опомнился Мигулько.

— Григорий Васильевич, — начал он. Прокурор даже не обернулся, печатая шаги по ступенькам.

— Геннадий Васильевич, — машинально поправила я, и Мигулько громко крикнул вслед прокурору:

— Геннадий Васильевич, пока нельзя его опрашивать!

Прокурор застыл, занеся ногу на площадку:

— Почему это?

— С ним работают, — простодушно пояснил Мигулько, полагая, что это снимает все вопросы, по крайней мере, для профессионалов.

Прокурор, не поворачиваясь к нам, пожал плечами.

— Потом доработают, — сказал он. — Тубасову скажите, что я жду у него в кабинете.