Николай Леонов - Волчья стая

– Еще два вопроса, Анджей Маркович, – обратился он к Сарецкому. – У Алексея Давиденко среди воспитанников вашего интерната были – как бы это поточнее выразиться? – любимчики? Выделял он кого-то из подростков особо?

– Нет! – ответил Сарецкий так быстро и категорично, что Гуров понял: врет Анджей Маркович, были! Вон как глазенки-то вильнули! – А почему вас это интересует?

– Позвольте пока мне задавать вопросы, договорились? – мягко, но непреклонно сказал Гуров.

За долгие годы сыскной работы, опросив многие сотни свидетелей и допросив многие десятки преступников, Лев Гуров научился инстинктивно чувствовать, когда ему врут.

Не любил полковник Гуров вранья! Оно его настораживало. Вот и сейчас Лев сделал внутреннюю пометочку: Сарецкий неискренен… И вопрос Гурова был ему по каким-то причинам неприятен…

– А второй ваш вопрос? – недовольным тоном пробурчал Анджей Маркович.

– Он может показаться вам несколько странным: имеются ли в «Палестре» механические мастерские со станочным парком?

– А как же, конечно, имеются! – с некоторым недоумением ответил Сарецкий. – Трудовое обучение, то да се… Очень, кстати, неплохие. Нет, никакого особого разрешения для работы воспитанников не требуется, есть мастер производственного обучения, вот под его контролем… Вы удовлетворены? Позвольте напомнить, господин полковник, я тороплюсь на кладбище!

«М-да, фраза звучит весьма двусмысленно, – с внутренней усмешкой подумал Гуров. – Не то место, куда стоит торопиться».

Интересно, что позже Гуров не раз вспоминал эту неуклюжую фразу Анджея Марковича, оказавшуюся пророческой. И то, как непонятная, никаких разумных причин не имеющая тревога, дурное предчувствие мягкой кошачьей лапкой тронуло его сознание. Но предчувствие это было настолько зыбким и неопределенным, что Лев не обратил на него особенного внимания.

– Нет, спасибо, подвозить меня не стоит, – отказался Гуров от услуг Сарецкого. – Пройдусь пешком по Архангельскому и через Мясницкую, тут недалеко. Не смею больше задерживать вас, Анджей Маркович. Я созвонюсь с вами, когда мне вновь потребуется ваша помощь.

– А вы полагаете, что она потребуется? – недовольно поинтересовался Сарецкий, которого перспектива новых встреч с полковником Гуровым явно не вдохновляла.

– Всенепременно! – ласково улыбнулся ему Лев. – Нам с вами еще работать и работать, слишком уж нестандартное заведение создали вы с Давиденко. Нам, грубым ментам, без вас в некоторых педагогических и организационных тонкостях не разобраться. Помилуйте, какая ирония, я вполне серьезно. Так что ждите моего звонка.

…Увы! Тут Лев Иванович просчитался! Откуда было Гурову знать, что не пройдет и двух часов, как Анджей Маркович Сарецкий окажется там, куда телефонную связь не провели. Куда даже по спутниковому каналу никому еще дозвониться не удавалось, что бы там ни говорили спириты и прочие экстрасенсы…

Спускались неторопливые осенние сумерки, окрашивая безоблачное московское небо в густой темно-лиловый цвет. Вторник заканчивался.

Медленно, по капле сгущалась темнота. Вспыхнули фонари, огни реклам, прямоугольники окон. Москва погружалась в теплую сентябрьскую ночь.

Друзья-сыщики сидели за столом на кухне квартиры Льва Гурова. В воздухе слоями плавал табачный дым, пепельница была полна окурков.

Мария Строева, жена Льва, известная московская актриса, уехала со своим театром на гастроли в Питер. Гуров, будучи очень неплохим и оригинальным кулинаром, по извечной русской привычке ленился готовить что-либо для себя и, часто оставаясь «соломенным вдовцом», обходился магазинными пельменями, которыми сейчас угощал «друга и соратника». Еще на кухонном столике присутствовала початая поллитровка «Золотого кольца» и керамическая мисочка с немудреным огуречно-помидорным салатиком.

Настроение у полковников было отвратительным, прямо хоть самих себя в лейтенанты разжалуй! Особенно печально выглядел Станислав Крячко, которому сегодня впрямь досталось так, что дальше некуда!

– Давай, Стас, подробно, – негромко сказал Гуров, плеснув в стопку Крячко на два пальца водки. – И не казнись: не мог ты его спасти. Кто бы предположил подобный оборотец?! Хотя, когда мы с ним прощались, ворохнулась у меня тревожная такая мыслишка… Эх, жаль, внимания не обратил!

«Да, – говорил себе Лев, пытаясь увязать то, что узнал сегодня сам, с рассказом Станислава. – Вот это и есть самая сложная часть нашей работы, а вовсе не в засаде с пистолетом сидеть! Post factum, зная последовательность и взаимосвязь событий, даже распоследний кретин объяснит вам что угодно. А уж умный-то человек… Нет, вы просчитайте цепочку причинно-следственных связей заранее, покуда они еще скрыты в зыбком виртуальном тумане. Вот это и называется настоящей сыскной аналитикой!»

Крячко безнадежно махнул рукой, выпил стопку и стал рассказывать, перескакивая с эпизода на эпизод, о том, что случилось сегодня в три часа дня на Новокунцевском кладбище, вблизи свежезарытой могилы Алексея Давиденко.

…Холмик, на котором кладбищенские служители уже закрепили временный памятник, был засыпан осенними астрами, хризантемами, поздними махровыми розами, покрыт богатыми венками. Народу на похороны Алексея Борисовича собралось, по московским меркам, немало: около ста человек. Было чинно, богато и неискренне. Крячко от души надеялся, что его самого будут хоронить в более душевной обстановке. Хоть торопиться с проверкой, понятно, не собирался.

Расходились спокойно, без особых эмоций, предвкушая хороший поминальный обед в столовой специнтерната «Палестра», что в Битцевском лесопарке. Собственно, некому было искренне и глубоко грустить! Родители Алексея Борисовича погибли в автомобильной катастрофе около десяти лет назад, детьми покойный не обзавелся по причине сильнейшей неприязни к детям, что своим, что чужим, а вдова – Екатерина Федоровна – выглядела как угодно, только не безутешно. Отлично она выглядела, и даже положенный траур лишь подчеркивал ее красоту и молодую свежесть.

Еще до трагических событий, перевернувших ритуальную постпохоронную благость, Крячко успел познакомиться с ней, выразить свои соболезнования и даже договориться о встрече на завтра. Она ломаться не стала, согласилась быстро и легко.

Внешность у Екатерины была, что называется, яркая. Высокая, чуть полноватая, с крупными броскими чертами лица. Волевой подбородок надменно вздернут. Ее темно-русые волосы ложились на плечи крупными кудрями, отчего-то было ясно: нет тут никакой завивки, все от природы. Из-под слегка изогнутых бровей на Крячко внимательно, немного насмешливо глядели большие, глубоко посаженные глаза цвета пасмурного неба. Было в этой женщине что-то неуловимое, вызывающее в памяти портреты Боровиковского и Рокотова.