Эдуард Тополь - Чужое лицо

Но другие мысли беспокоили Мак Кери. Они сорят тут деньгами, сделали человеку пластическую операцию, на послезавтра назначены похороны Ставинского (уже и дочь его прилетела в Нью-Йорк со своим женихом, и в полиции ей предъявили найденные у покойного документы и изуродованный до неузнаваемости труп), а как там Юрышев? Что, если вся эта игра окажется мыльным пузырем, если никакая лодка не сядет на мель в ближайшие дни или вообще КГБ играет какую-то свою игру и готовит им ловушку? Уж слишком гладко и хорошо все развивается, и Мак Кери это не нравилось. Сегодня – 1 октября, он с утра наведался в офис и усадил Керола следить за телетайпом и всеми сообщениями из Северной Европы, но в Европе было спокойно – если не считать, конечно, бурлящей Польши, коммунистической левизны во Франции, Ирландии, ну и так далее. Конечно, если советская подводная лодка сядет на мель сегодня или завтра, они – Мак Кери, Керол, Ставинский и Вирджиния – к началу операции еще не готовы: Ставинский еще в больнице, нос заживает не так быстро, как обещал доктор Лоренц, и еще нет виз для полета в СССР. Но лучше бы она все-таки появилась, эта лодка, тогда можно уверенно сказать, что Юрышев – это не фокус КГБ. И впереди был еще почти месяц юрышевского отпуска, они бы все успели…

Раздираемый этими мыслями, Мак Кери вызвал по рации Керола, передал ему слежку за Вирджинией, а сам уехал в офис. Как бы то ни было, а они сделали первый шаг – завтра вмеcте с анкетами Вирджинии и Роберта Вильямса в советское посольство пойдут фотографии Вирджинии и… Юрышева – подлинного Юрышева, чтобы не было никаких осечек при его выезде с Вирджинией из СССР.

Тем временем Вирджиния, накупив всякой зимней одежды для себя и для мужа, вернулась в отель. Ее «первый съемочный день» прошел успешно, но она не чувствовала удовлетворения. Конечно, она справилась со своей ролью, она была мила и респектабельна в советском посольстве, но какое-то внутреннее беспокойство и напряжение подтачивали ее душу. Этот человек в больничной палате, человек с глазами загнанного и смертельно раненного зверька… Даже не приняв душ, Вирджиния устало рухнула в постель и подумала, что у нее нет никакой охоты звонить Марку.

«Убитая горем дочь с прискорбием сообщает о преждевременной трагической кончине дорогого отца Романа Борисовича Ставинского. Отпевание и погребение в субботу, 3 октября, в 10 утра на кладбище Св. Владимирского монастыря, Нью-Джерси».

Ежедневная русская газета «Новое русское слово», выходящая в Нью-Йорке с 1910 года, по старой российской традиции печатает траурные объявления на самой первой странице рядом с сообщениями из Белого дома и другими политическими сенсациями. Ставинский сложил газету и, отбросил ее на заднее сиденье машины. Вот он и дожил до своих похорон. «Убитая горем дочь» нашла ему место на кладбище русского монастыря в Нью-Джерси, и даже будет отпевание.

Ставинский никогда не верил в Бога и никогда не знал, кем себя считать – русским или евреем, поскольку мать его была еврейкой, а отец – русским. В России это называется странным словом «полукровка», и в молодости, при получении паспорта, Ставинский записал себя русским – по отцу. Это открывало двери институтов и доступ на телевидение, и только в последние годы в отделах кадров завели новые расширенные анкеты, где нужно, помимо своей национальности, указывать девичью фамилию матери и полные фамилии, имена и отчества дедушек и бабушек по отцовской и материнской линиям. Это помогает отделам кадров выявить «скрытых» евреев, но Ставинскому это помогло получить разрешение на эмиграцию – ведь по израильским законам он еврей, поскольку мать у него еврейка. Но женат он был на русской, и поэтому Оля себя еврейкой никогда не считала. Да и какие они с ней, в самом деле, евреи, если по-еврейски не знают ни слова, если росли и воспитывались на русской культуре, в русских школах, с удовольствием отмечали русские и православные праздники – Пасху, масленицу и старый Новый год, а когда еврейские праздники – и не знали, и не интересовались.

С женой он разошелся ровно десять лет назад – она застала его дома с любовницей и ушла, хлопнув дверью, обозвав его «жидовской мордой», без всяких претензий на дочь, которую тоже назвала «жидовским отребьем». Ей было тридцать лет, она работала диктором московского телевидения, очень скоро выскочила замуж за украинского кинорежиссера и укатила с ним в Киев. А они с Олей прожили в России еще пару лет и укатили в эмиграцию по израильским визам. Но Оля в Израиль ехать не хотела, да и ему, как он считал, нечего там делать – он рвался в Большой Мир, в сказочную Америку. И вот – приехал. Приехал, чтобы в 46 лет лечь на каком-то полузаброшенном и запущенном кладбище в Нью-Джерси.

Ставинский усмехнулся – что ж, с этого кладбища в Нью-Джерси начинается его новая жизнь, посмотрим, какой она будет.

Мак Кери остановил машину на перекрестке и спросил у водителя соседней машины адрес русского монастыря – по карте получалось, что где-то рядом. И действительно, кладбище оказалось рядом – за перекрестком открывался старый парк с православной церковью и в глубине парка, за церковью, – покосившиеся и уходящие в землю православные кресты на могилах. Было без четверти десять утра, теплое октябрьское солнце сочилось сквозь густую зелень аллеи, по которой они въехали на кладбище.

Олю и ее жениха Джека Кросса, студента Портландского университета, они увидели сразу – на кладбище, кроме них, священника и двух рабочих возле дальней свежевыкопанной могилы, никого и не было. Мак Кери медленно повел машину в ту сторону.

– Наденьте очки, – сказал он Ставинскому. Ставинский надел темные очки.

– И не вздумайте выходить из машины.

– Не беспокойтесь, – сказал ему Ставинский.

Они медленно проехали мимо этой сиротливой группы и видели, как Оля и Джек с надеждой оглянулись на их машину – авось по объявлению в газете на похороны приехал кто-нибудь из друзей Романа Ставинского. Ставинский увидел лицо дочери – осунувшееся и заплаканное. У него сжалось сердце. Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Вряд ли… Хотя… У него и на этот счет были планы. Оля получила гражданство, ее отец умер, и советские власти не имеют к ней никакого счета. Почему бы ей с мужем не приехать в Россию туристами? Или в гости к ее матери? Дорогу он им оплатит из тех ста тысяч, которые CIA положит на его счет, – нужно только придумать, откуда на нее свалятся эти деньги. Но это детали… Он заметил на себе пристальный взгляд Мак Кери. Ладно, изобразим горечь на лице. Горечь и печаль. Вот так. Тем более что Оля уже отвернулась. Мак Кери провел машину в нескольких метрах от его, Ставинского, могилы и остановил ее поодаль, у какого-то свежепокрашенного могильного креста.