Владимир Ломейко - Рыцари свастики

В этот момент в зал вошел Вильгельм Плейер, объявленный основным оратором на сегодняшнем собрании. Он увидел Грифе, подошел к нему и поздоровался:

— Приветствую тебя, дорогой Рихард! Как дела?

— Отлично, маэстро! Ждем вас с нетерпением.

— Ну, не преувеличивай.

К ним подошел Лебер и подвел худосочного блондина лет тридцати пяти.

— Добрый вечер, господин Плейер! Разрешите представить господина Розенблата, председателя местной партийной организации.

Плейер снисходительно взглянул на местного фюрера и пожал ему руку.

Получив разрешение начинать, Розенблат засуетился и стал передвигать столы. В зале несколько стихло: собравшиеся с любопытством смотрели на группу людей, стоявших рядом с Лебером.

На стене за столом президиума повесили знамя НДП, красное, с белым кругом посредине, внутри большие голубые буквы: «НДП».

Розенблат представил собравшимся Плейера и Грифе; причем первого он назвал доктором и поэтом. Грифе едва заметно усмехнулся: в НДП уже многие заметили пристрастие Плейера к титулам и его особую слабость к званию поэта.

Плейер говорил вызывающе и с пафосом:

— Партии, допущенные по лицензиям 29 29 НДП в своей пропаганде нередко называла партии ХДС, СДПГ и СвДП «партиями, допущенными по лицензиям», имея в виду, что эти партии создавались после 1945 года только в случае получения разрешения у оккупационных властей западных держав. , были бы рады, если бы на их собраниях было столько людей, как у нас сегодня!

Плейера поддержали. Грифе заметил, что особенно активно собравшиеся реагировали в тех случаях, когда оратор обращался к ним как к избранным и подчеркивал их особые достоинства. Затронув вопрос о периоде «третьего рейха», Плейер заявил:

— Национал-социалисты в прошлом были большими европейцами, чем сегодняшние деятели!

Его поддержали бурными аплодисментами, и он продолжал:

— Гитлер мыслил более европейским образом, чем Черчилль!

Аплодисменты слились с криками одобрения. Кто-то в упоении стучал кружкой по столу. Однако стук сразу же стих, стоило только Леберу посмотреть в ту сторону.

— Военные преступники, которые придумали блокаду голодом, имеют восемьсот тысяч человек на своей совести. Вот почему я считаю, что Черчилль был самым неполноценным человеком нашего времени.

Подстегиваемый аплодисментами, Плейер разошелся:

— Гитлер не был безумцем!

Выкрики в зале: «Браво!»

— Он лишь дубасил на улицах коммунистов. Без Гитлера мы все были бы сегодня коммунистами. И это с помощью союзников большевики дошли туда, куда они хотели.

Грифе внимательно следил за реакцией зала. Он отмечал в своем блокноте, какие лозунги и заявления пользовались наибольшей поддержкой среди присутствующих. Причем он отмечал разницу в реакции различных групп по возрасту и социальному положению, если последнее ему удавалось определить. Он брал также на заметку всех тех, кто тем или иным способом выражал свое неудовольствие или скепсис по отношению к оратору. Грифе заметил, что за столиком, где сидели несколько рабочих парней, чаще всего раздавались ехидные замечания и выкрики. Эта реакция стала особенно заметной, когда Плейер начал оправдывать нападение фашистов на Чехословакию.

— В 1938 году Гитлер принес освобождение тем, кто страдал от позорного ига. И поскольку с нами самими обращались самым подлым образом, мы в дальнейшем не могли обращать внимание, насколько велико было применявшееся нами принуждение!

В зале захлопали. И только за одним столиком слышался ехидный смех.

Грифе поманил пальцем Хинкмана. Когда тот подошел, он шепнул ему, показав глазами в сторону тех, кого он имел в виду:

— Узнай, кто такие, фамилии, адреса, место работы. Передай нашим здешним ребятам: пусть займутся…

Хинкман молча кивнул и исчез.

А Плейер тем временем уже разрабатывал «тему» о нехватке жизненного пространства для такого талантливого и высокоорганизованного народа, как немцы.

— Наступит время, когда мы покинем катастрофически перенаселенную и лишившуюся своего экономического чуда Западную Германию, чтобы найти для себя жизненное пространство!

Не, давая стихнуть аплодисментам, Плейер, воздев руки, с пафосом воскликнул:

— Мы бедная партия. Государство не дает нам ни гроша. И только поддержка истинных германцев-патриотов пополняет нашу кассу.

После этих слов Розенблат и его помощник бросились к столикам. В руках у них были пустые пивные кружки. Мало кто из присутствующих с удовольствием участвовал в этой процедуре. Но пафос момента обязывал. Не спеша, оглядываясь на соседей, бюргеры вытаскивали из карманов большие потертые портмоне, и те нехотя открывали свои пасти. А Плейер витийствовал:

— Сдавайте ваши деньги нам, а мы позаботимся, чтобы Германия скоро стала тем, чем она уже была однажды в свободной Европе!

Грифе был доволен. Сегодня он сделал для себя немало полезных наблюдений. Будет что порассказать фон Таддену. И, дождавшись завершения собрания, он распрощался с Плейером:

— Вы были сегодня неподражаемы. Настоящее искусство оратора и поэта.

И, не дав Плейеру излить ответный поток самовосхвалений, Грифе откланялся:

— Извините, опаздываю на следующее мероприятие.

Через минуту он уже мчался в своем «оппеле» по направлению к Ганноверу…

— Прошу вас, фрау Грифе. Добро пожаловать в наш дом.

Хозяин, галантно раскланявшись, приглашал Грифе и его супругу в гостиную. Жена Рихарда Грифе впервые была в гостях у фон Тадденов. Дома она не раз слышала от мужа, что этот человек еще сделает громкую карьеру и за него надо держаться. Хотя до сих пор ей не приходилось лично встречаться с фон Тадденом, она уже знала, что он дворянин, прусский юнкер, выходец из семьи померанских баронов.

Фон Тадден представил свою жену, с подчеркнутой гордостью заявив, что она врач и что у него две дочери, шести и четырех лет.

Уже позже, когда они дома перемывали косточки семейству Тадденов, Рихард сказал своей жене, что у барона не отнимешь умения держаться на людях. Он впечатляет, особенно людей среднего достатка и мещанского образа мышления. А о жене и дочерях говорит всегда одно и то же, стараясь использовать для пропаганды образ отца почтенного семейства.

Гвоздем вечера была роскошная индейка. Она была приготовлена мастерски, разрезана и затем искусно собрана на блюде, украшенном всевозможной зеленью. К индейке был подан пряный, острый соус, весьма понравившийся супругам Грифе.

— Собственного изготовления, — похвастался фон Тадден.

Грифе не удержался и заметил:

— Не кажется ли вам, господин фон Тадден, что слишком коричневый цвет соуса придает ему особую пикантность?

Фон Тадден понимающе улыбнулся.