Олесь Бенюх - Правитель империи

Но Дайлинг много лет прожил в Европе и перенял некоторые навыки Старого Света. На высоком круглом стуле, спиной к двери — Парсел. Он тяжело налег широкой грудью на стойку, сосредоточенно пьет «мартини». Он, между прочим, только и пьет «мартини», да разве что иногда виски, причем неразбавленное, а в Индии, куда спиртное провозят контрабандой, это обходится весьма дорого. Но закон этот лишь для индийцев. Для дипломатов же — а по дипломатическому листу, который издается в Дели каждый квартал, Роберт Дайлинг числится советником американского посольства — ограничений правового и финансового порядка не существует.

Церемониал взаимных приветствий — кивки головой, краткие восклицания, рукопожатия. Ласт взбирается на стул справа от Парсела, Раджан — слева.

— Нет и еще раз — нет, Джерри, — продолжает прерванный разговор Дайлинг. — В этом романе главный герой у тебя получился наивно-старомодным. Многие борются против многих — это я понимаю, приемлю. Но один против всего и всех? Ты меня извини, но это весьма прозрачно отдает ницшеанством.

— По-че-му? — Джерри пьет свой «мартини». Улыбается.

Ехидно. Надменно.

— Сей-час от-ве-чу, — принимает вызов Дайлинг. И, обращаясь у журналистам: — Господа, разговор не для печати. Вы когда-нибудь слышали фамилию Уайред?

— Известный романист. О'кей? — отозвался Тэдди.

— Если речь идет о писателе, то я читал что-то его. например, «Растоптанные миражи», — сказал Раджан.

— Перед вами, господа, мистер Уайред. Он же мистер Парсел, — Роберт Дайлинг торжественным жестом представляет журналистам Парсела-Уайреда, затем пододвигает к ним рюмки с уже готовым «мартини».

«О'кей» таращит на Парсела восхищенные глаза. Раджан недоуменно хмурится: «Не может он сам так писать. Когда же он делами тогда занимается?» — Итак, по-че-му?

— Изволь, если ты так настаиваешь, Джерри. — Речь как раз идет о «Растоптанных миражах».

Раджан молча кивает.

— Полагаю, не потому вовсе, — продолжает Дайлинг, — что Ницше был взят на вооружение Третьим Рейхом…

Парсел презрительно оттопыривает губы. Глаза сужаются, блестят, как две бритвы.

— Не поэтому, — поспешно повторяет Роберт. — С житейской точки зрения человеку всегда нужна опора. На какое-то время это может быть опора, обретенная внутри себя. Свой собственный сильный дух.

— Могучий дух, — говорит Парсел, не глядя на Дайлинга.

— Допустим, — соглашается тот. — Но в жизни рано или поздно наступает кризис, когда одного собственного «я» мало.

Страшно мало. Ты проводишь своего героя через десятилетия.

Вокруг него гибнут люди, далекие и близкие. Он переступает через них и продолжает шествие по жизни. Ни смягчающих душу восторгов. ни разъедающих душу страданий. Все ровно и методично. Все точно и механически спокойно. И надо всем незримо реет девиз: «Хочешь жить дольше, никаких эмоций. Не восстанавливаются лишь нервные клетки». Сильная индивидуальность?

Да, согласен. Но отрицание веками выработанных человеческих отношений? Упразднение жалости, любви, доброты? Разрушение семьи? Прости меня, Джерри, но это против моих убеждений!..

— Я несколько иначе понял главного героя «Растоптанных миражей», негромко сказал Раджан. И, встретив заинтересованный взгляд Парсела, продолжал: — В одном окопе с ним гибнет его друг детства. К этому времени он сам так отупел от бомбежек и атак, от крови и смертей, что просто не в состоянии страдать по поводу гибели еще одного человека. Пусть самого близкого друга. Герой на грани сумасшествия. десять миль он тащит на спине труп друга, не зная зачем: они окружены со всех сторон японцами. Они и в плен попадают вдвоем — живой и мертвый… Или глава, в которой он узнает о смерти матери от рака. А в его душе — ни горя утраты, ни обыкновенной жалости.

И откуда им взяться? Трехлетнего, она сдала его в приют. Полюбила другого, ушла от мужа. Новый возлюбленный не пожелал воспитывать чужого ребенка. Отец тоже отказался от него. за тридцать лет он не только не видел мать ни разу, строчки от нее не получил. Хотя сам писал. Встретиться хотел… Или история с его второй женой… Нет, как хотите, а для меня это роман о фатальной трагедии человека. Человека, ищущего пути к себе подобным, но все время натыкающегося на препятствия. ТО на пропасти, то на скалы. непроходимые. непреодолимые… И человек ожесточается…

— А есть ли они — эти пути, господин Раджан? — спрашивает Парсел. И сам задумчиво отвечает: — Если и есть, то никто их еще не нашел и не проложил. Миражи…

«Роберт мыслит категориями наших ханжей-критиков, — думает Парсел. Все, что не укладывается в понятия их скудной морали, их пошлой нравственности, для них чуждое, враждебное… А этот молодой индиец совсем не глуп…» И говорит вслух:

— Главный герой книги списан почти с натуры. И ты его неплохо знаешь, Роберт. Впрочем, это не имеет никакого значения…

«Слишком многие черты этого характера свойственны тебе самому, милый Джерри, — беззлобно думает Дайлинг. — Стальной американец Джерри Парсел, несгибаемый Джерри Парсел, неумолимый Джерри Парсел». И, повернувшись к Ласту: — Что нового в парламенте? — спрашивает он, продолжая встряхивать шейкер.

Парсел искоса поглядывает на Раджана, на Ласта. Тэдди залпом выпивает «мартини», достает сигарету, закуривает. В его глазах — бешеные искорки.

— Как вы думаете, — приятно быть свидетелем того, как дяде Сэму дают со всего размаху по шее, а он должен делать вид, что все о'кей? — отвечает Тэдди, нервно улыбаясь и глядя на Парсела.

— А что такое? — спокойно спрашивает тот.

— Только что в парламенте объявлено, что русские берутся строить электростанцию в государственном секторе, которую мы, американцы, строить отказались.

— Ну и что? — глядя исподлобья на Тэдди, Парсел пожимает плечами. Русские делают не бизнес, а политику. Черта с два будем мы вкладывать деньги в этот госсектор! И вообще Индия темная лошадка. Социализм, видите ли, хотят строить. Наших парней с деньгами больше всего отпугивают эти их декларации о социализме. Не хотят вкладывать деньги в Индию — и все тут.

— Джерри, ты же знаешь, что на девяносто процентов местный социализм — пустая болтовня, — возражает Дайлинг.

— Знаю, Роберт, знаю, — соглашается Парсел. — Но наши парни не хотят рисковать даже на десять процентов.

— Вы не хотите рисковать на десять процентов, а Кремль о'кей рискует на девяносто! — взрывается Тэдди.

— Спокойно, — невозмутимо басит Парсел, — спокойно. Ты слишком мало знаешь, мой мальчик, слишком мало видел. Надо смотреть глубже. — Он прищуривается. — А если смотреть глубже, то соотношение девяноста к десяти не получается.

Разливая коктейль по фужерам, Дайлинг продолжает: — Вот он только что сказал: русские делают не бизнес, а политику. Это, так сказать, во-первых. А во-вторых, хотя мы делаем здесь только бизнес, но он оборачивается иногда весьма серьезной политикой.