Дмитрий Лекух - Командировка в лето

На колющий глаза свет и благодатную тень.

Ларин открыл второй глаз, подняв взгляд вверх, обнаружил легкую темную кожаную куртку, незнакомой конструкции хищный длинноствольный пистолет с внушительной трубкой массивного глушителя, поднятый воротник, вязаную шапочку, внимательные, слегка ироничные серые глаза за стеклами стильных очков в тонкой металлической оправе – и с облегчением потерял сознание.

Привел его в себя Корн так же легко, как Лейла, тело которой мертвым грузом придавило ему ноги.

И тем же способом.

Полведра ледяной воды – и все дела.

Пока Ларин, радостно отфыркиваясь, приходил в себя, Корн щелкнул выкидной финкой и двумя резкими, точными движениями перерезал кожаные ремешки, которыми его лодыжки были прикручены к двум табуреткам, похлопал по карманам мертвых горцев, чертыхнулся, взял сиротливо лежащую на столешнице связку ключей и занялся ларинскими браслетами.

Потом, пока тот мучительно разминал затекшие кисти, критически осмотрел его с ног до головы и решительно предупредил:

– Так. Целоваться в знак благодарности – запрещаю. Категорически. Лучше иди, умойся, там направо сортир есть. А я пока тут этих орлов слегка пошмонаю…

Ларин поморщился:

– Хорош трепаться… лучше закурить дай, – и устало привалился спиной к выложенной булыжником стене подвала.

Корн посмотрел на него неодобрительно, но сигарету все-таки дал. Чиркнул, высекая огонек из дорогой золотой зажигалки. Потом немного подумал и достал из внутреннего кармана узкую и плоскую фляжку, отвинтил колпачок:

– На, хлебни… Херово пришлось?

Ларин аккуратно взял во все еще отекшую ладонь фляжку, хлебнул, запрокинув голову, обжигающий теплый виски, хмыкнул мечтательно:

– Скажи, Андрюх, а тебя никогда не били шпилькой модельной женской туфельки прямо по яйцам? Так, чтобы аж со всей дури?

Корна передернуло.

– Нет, слава Богу…

– Повезло…

Ларин прикрыл глаза и тихо выпустил легкую струйку фиолетового сигаретного дыма прямо в каменный потолок…

Когда Глеб все-таки отправился умываться, он взглянул на свое отражение в мутном сортирном зеркале и понял, почему Корн просил его повременить с бурными проявлениями благодарности. Судя по всему, тяжелая пуля незнакомого Ларину пистолета вошла Лейле точно в затылок и вышибла ее перемешанные с кровью, слизью и костяной крошкой мозги прямо на его ничем не защищенное лицо.

Хорошо еще, что глаза закрыл в ожидании адской боли.

Полведра воды, конечно, сделали свое дело, смыв основную массу теплой и липкой гадости, но и оставшиеся подсыхающие потеки выглядели… кгхм… весьма красноречиво.

И – неаппетитно.

Ларина не вырвало только потому, что блевать было уже абсолютно нечем.

Но позывы были.

И серьезные.

Соскребать эту подсыхающую дрянь с лица и волос под тонкой струйкой мутноватой холодной воды – тоже удовольствие ниже среднего.

Намного ниже.

Но он справился.

Нужда заставит, и не с тем справишься…

Даже причесаться попробовал чьим-то небрежно брошенным на полочку возле раковины наполовину беззубым гребешком, после чего стал выглядеть по сравнению с недавним прошлым просто почти респектабельно.

Морду-то ему, оказывается, не сильно разбили.

А вот пару зубов – выбили.

Подонки.

Когда он вышел из туалета, Корн уже поджидал его у двери: собранный, уверенный, элегантный. Окинул критическим взором, покачал головой, сунул в руки большую красивую пушку, в которой господин военный обозреватель с некоторым трудом опознал модифицированную «Беретту», и махнул рукой на старую рассохшуюся лестницу.

Мол, давай за мной.

И абсолютно бесшумно и легко взлетел по этой самой лестнице вверх. Под ногами у Ларина те же самые ступени почему-то скрипели совершенно немилосердно.

Наверху их встретил вполне нормальный, в меру респектабельный дом с вполне нормальной, в меру респектабельной обстановкой. Даже не верилось, что какими-то двумя десятками ступеней ниже нашла свой приют самая что ни на есть натуральная пыточная.

Стильная мебель, дорогая бытовая техника.

Бар с более чем приличным выбором напитков.

В такой дом и гостей не грех было бы пригласить.

Если бы не…

Если бы не тот упрямый факт, что все это милое, вполне обжитое помещение украшало совершенно дикое, просто-напросто нереальное количество покойников.

Лежащих, сидящих, устало привалившихся к стене в коридоре.

Всяких.

В респектабельных домах трупы по всем комнатам, знаете ли, не валяются. Пока добрались до гардеробной, Ларин насчитал, по меньшей мере, семь «двухсотых».

Верить в то, что это побоище учинил один вполне конкретный и, в общем-то, весьма симпатичный и элегантно одетый человек, к тому же его близкий знакомый, Глебу отчаянно не хотелось.

И тем не менее, он поймал себя на мысли, что это его, ну, нисколечко не удивляет…

Нда…

Лежит милая в гробу, подошел к ней и: «Бу-бу»…

Нравится, не нравится – терпи, моя красавица…

Корн открыл левой, затянутой в тонкую перчатку из выворотной кожи рукой зеркальную створку встроенного шкафа и, удовлетворенно хмыкнув, кивнул Ларину – мол, давай, переодевайся.

И куда-то исчез.

Глеб взглянул на себя в зеркало и конкретно офигел.

Оказывается, он до сих пор был одет только выше пояса.

Нет, все понятно, но каких же вполне конкретных звиздюлей должен получить всегда очень аккуратный и внимательно относящийся к своему внешнему виду человек, чтобы в результате данного увлекательного процесса умудриться напрочь забыть о том, что на нем не только штаны, но и трусы начисто отсутствуют.

Да и те лохмотья, что напялены выше, одеждой назвать весьма затруднительно.

Обалдеть можно…

Сложнее всего оказалось натянуть трусы.

Мошонка слева серьезно распухла и дико болела при каждом соприкосновении с материей.

Глеб случайно увидел в зеркале у себя за спиной барную стойку и шипя, как сто тысяч рассвирепевших помойных котов, вылил себе между ног полбутылки первого попавшегося коньяка.

Вторые полбутылки он, недолго думая, вылил себе в глотку.

Правда, не до конца.

Чуть-чуть на донышке все-таки осталось.

Я бы даже сказал, не чуть-чуть. Где-то половина половины.

Вот так и утрачиваются навыки веселых студенческих времен…

Ларин невесело хихикнул.

После чего натянул прямо на голое тело темный трикотажный свитер, влез в первые же попавшиеся черные джинсы, затянул на бедрах ремень, засунул за него выделенный Корном ствол, хлебнул еще коньячка, обулся, закурил и даже успокоился.

Через несколько минут в комнате появился слегка взмыленный Корн. Посмотрел на Глеба оценивающе, хмыкнул, отобрал остатки коньяка, выпил и присел на корточки, устало привалившись к стене.