Роберт Ладлэм - Тривейн

— Не думаю, что это подходящее выражение, Бобби! Я имею в виду ваши слова, о страховке. До тех пор, пока вы будете работать на два фронта... Это, пожалуй, дороговато.

Все было ясно: человек Грина намекал на то, что даже Белый дом исчезнет с шахматной доски. Пожалуй, пора говорить об отставке.

— Необходимо кое-что выяснить, — сказал Уэбстер. — По-моему, перемены заденут многих. Я не очень-то тревожусь о себе: мои позиции достаточно прочны. Я могу вернуться в Акрон и позволить себе выбирать, чем заняться. Моя жена была бы в восторге! К тому же мне не надо думать о куске хлеба... Но ведь есть и другие, они не могут себе позволить такой роскоши! В их биографии не было Белого дома, и они могут оказаться в затруднительном положении...

— Уверен, что все необходимое будет сделано. Для всех вас, — ответил человек Грина. — К тому же вы все люди опытные...

— Да, но ведь многие...

— Мы знаем, — перебил Уэбстера эмиссар Арона Грина. За этими словами стояло так много... Гораздо больше, чем было во фразе. — Мне пора идти. У меня еще много дел сегодня.

— Конечно. Я заплачу за виски.

— Благодарю вас! — поднялся из-за стола эмиссар Грина. — Вы возьмете назад фотографии у Рода Брюса? И покончите с этой историей?

— Брюсу это не понравится, но я все сделаю.

— Хорошо... увидимся. И вот что, Бобби... Об этом Акроне. Почему бы вам уже сейчас не подготовить о себе характеристику?

Слуги зажгли настольные лампы в стеклянной, полной экзотических растений, оранжерее Арона Грина.

Два желтоватых прожектора освещали покрытую снегом лужайку, напоминающую огромный, растянутый по земле холст с рассаженными по нему кустарниками и белым деревом, похожим издали на привидение. На одном из круглых столиков со стеклянной столешницей красовался серебряный кофейный сервиз. В нескольких ярдах, у стены, стоял стол побольше, прямоугольный, также покрытый стеклом. На нем выстроилась целая батарея отборных ликеров, перемежаясь с хрустальными фужерами.

Затем слуг отпустили, а миссис Грин поднялась в свою комнату. Огни в доме, за исключением тех, что освещали вход, были погашены.

Арон Грин пребывал в ожидании встречи, которая вот-вот должна была состояться. Он ждал троих, но только один из них был приглашен на обед — мистер Йан Гамильтон.

Двое других должны были приехать в Сейл-Харбор вместе. Уолтеру Мэдисону надлежало прихватить в аэропорте имени Кеннеди сенатора Алана Нэппа, прилетевшего из Вашингтона, и к десяти прибыть на место.

Так оно и случилось. Ровно в десять оба вошли в дом Арона Грина. А еще через десять минут все четверо были уже в оранжерее.

— Я налью себе кофе, господа, — сказал Арон Грин. — Напитки — бренди — вон там. Не доверяю я своим старым рукам, особенно когда речь идет о бутылках и этих хрупких бокалах. К тому же мне трудно читать этикетки... Хорошо хоть, пока могу найти свое кресло!

— Ничего плохого с вами не происходит, — засмеялся Гамильтон. — Обыкновенная лень! Что ж, налью себе сам. — И он направился к столику.

Получив свой стакан бренди, Уолтер Мэдисон сел слева от Грина. Гамильтон принес бренди Нэппа и поставил его на круглый стол справа. Сенатор проворно занял свое место. Выдвинув из-за стола стул, Гамильтон тоже сел, только медленнее, с достоинством.

— Мы могли бы сыграть в бридж! — сказал Мэдисон.

— Или в такую примитивную игру, как покер, — подхватил Нэпп.

— А может, больше подойдет баккара? — поднял бокал Гамильтон. — Ваше здоровье, Арон... Здоровье всех присутствующих!

— Подходяще, дружок, — заметил Грин своим низким голосом. — Идут времена, когда требуется отменное здоровье. Телесное и душевное. Особенно душевное...

Все выпили. Нэпп первым поставил свой бокал на стол. Он сгорал от нетерпения, но знал, что по самой высокой шкале ценится терпеливое ожидание. Пока еще он — сенатор, уважаемый человек, в котором нуждались все здесь присутствующие. Может, и не было смысла казаться спокойным — ведь он таковым не был, и все это знали, как знали и то, что такт и он — вещи диаметрально противоположные.

— Я первым раскрою карты, мистер Гамильтон и мистер Грин, — начал он. — Не называю вас, Уолтер, так как ваша позиция мало чем отличается от моей... То, что все мы услышали, сводится к одному: Эндрю Тривейн должен остаться в седле. Мы с Уолтером говорили об этом в машине. Но, признаться, ни черта я не понимаю! Бобби Уэбстер предложил великолепный план...

Йан Гамильтон бросил взгляд на Грина и чуть заметно кивнул: этим едва заметным движением он давал разрешение старому еврею говорить.

— Конечно, — произнес тот, — мистер Уэбстер предложил отличный план, сенатор... Но, видите ли, в чем дело, ловкий маневр может обеспечить победу в отдельном сражении. Но в это время на другом участке фронта противник нанесет мощный удар и выиграет войну...

— Вы полагаете, — спросил Мэдисон, — что недостаточно справиться только с Тривейном? А кто еще против нас?

— Тривейн, — ответил Гамильтон, — находится в исключительном положении. Он прекрасно знает все, что мы сделали, и понимает почему. Даже если у него нет доказательств, он с лихвой может компенсировать этот недостаток.

— Не понимаю, — тихо перебил Гамильтона Нэпп.

— Объясню, — улыбнулся Грин Гамильтону. — Мы с вами не юристы, Нэпп, если бы мы были ими, то, думаю, сказали бы, что наш мистер Тривейн располагает лишь обрывками прямых письменных свидетельств, которые могут навредить непосредственно, но у него огромное количество косвенных улик... Правильно я излагаю, советник Гамильтон?

— Вы могли бы давать уроки, Арон... Тривейн сделал то, чего никто от него не ожидал: наплевал на юридические документы. Я даже подозреваю, что он сделал это в самом начале своего расследования... И пока мы колупались с тысячами законов и десятью тысячами параграфов относительно стоимости, оформления и распределения, Тривейн охотился за другим — за личностями. Он понял, что те, кто занимает ключевые позиции, за все и отвечают. Не забывайте, что он сам блестящий администратор, и даже ненавидящие его признают это. Он понимал, что должен существовать некий эталон, контролирующий процесс. Такая огромная и разнообразная компания, как «Дженис индастриз», не может функционировать лишь на исполнительском уровне. Особенно при данных обстоятельствах. Странно, что первыми это поняли Марио де Спаданте и его люди. Они нарочно поставляли противоречивую информацию и ждали, какова же будет реакция? Но реакции не последовало, и они растерялись, не понимая, что им делать с их открытием? Де Спаданте, обозлившись, стал сыпать угрозами, набрасываясь на каждого, кто вступал с ним в контакт... Впрочем, довольно о де Спаданте!

— Прошу прощения, мистер Гамильтон, — подавшись вперед со своего металлического кресла с лежавшими на нем вышитыми подушками, произнес Нэпп. — Все, что вы говорите, снова возвращает меня к решению, принятому Бобби Уэбстером... Вы полагаете, Тривейн собрал по кусочкам информацию, которая может угрожать всему, что мы сделали. А раз так, то лучшего момента для дискредитации Тривейна нам не найти! Ведь в таком случае мы дискредитируем и его доказательства! А для нас это очень важно...