Эдуард Тополь - Красный газ

Через час этой изнурительной работы, когда многие Харючи уже в полной безнадежности укатили на собачьих и оленьих упряжках в стойбище, Ани-Опой нетерпеливо отнял пешню у неловко тюкающего лед Зигфрида, быстро добил лунку до воды и зачерпнул горсть. Кровь капнула в эту воду с его иссеченного лица, он вылил эту воду в сторону, на снег, и зачерпнул снова из полыньи, и поднес ко рту, припал губами к этой воде. Некоторое время он держал эту воду во рту, так и эдак пробуя ее языком и нёбом, а затем выплюнул, откинулся спиной к стенке выдолбленной им лунки.

– Ну что? Говори! – сказал кто-то.

Ани-Опой поднял лицо. На этом старом, морщинистом, с засохшими корками крови лице было такое глубокое, такое неподдельное горе, что Зигфрид впервые ощутил искреннее сострадание к этим людям. Да, шесть лет назад, когда Богомятов, Салахов, Розанов и Шатунов первый раз возили Зигфрида на вертолетах по Ямалу и показывали ненцев – звероводов, охотников и рыболовов, Зигфрид относился к этим людям в одежде из оленьих шкур как к забавной экзотике – и не больше. Словно возят его по Диснейленду и показывают одетые в эскимосскую одежду манекены. Потом, пять лет назад, во время очередного визита Зигфрида в Салехард главный геолог салехардского треста «Ямалнефтегазоразведка», весельчак и толстяк Розанов «угостил» Зигфрида двенадцатилетней ненецкой девочкой из салехардского интерната, и эта малышка легко убедила Зигфрида в том, что она никакой не манекен, а живая, из чудной плоти аборигенка с бронзовым телом, и теплой маленькой грудью, и зовущими серыми глазами. Зигфрид, как ни силился, не мог вспомнить теперь имя этой сероглазой 12-летней неночки, хотя тогда, пять лет назад, после первой ночи в коттедже Розанова она приходила к Зигфриду в гостиницу «Север» каждую ночь – целую неделю, и это была одна из самых сладких недель его мужской жизни. Настолько сладкой, что на прощальном сабантуе все в том же коттедже Розанова он повел себя как собственник, как влюбленный мальчишка – на все просьбы небольшой мужской компании поделиться этой девчонкой для группового секса он сказал «нет», и им пришлось утешиться другой неночкой…

Но даже вот таким, самым, так сказать, прямым способом убедившись в том, что ненцы – живые, из плоти и крови люди, Зигфрид никогда не считал их людьми в том полном смысле этого слова, которое мы относим к себе и к себе подобным. Поэтому, когда через полтора примерно года, в очередной свой прилет в Салехард, он узнал от Розанова о трагической смерти своей «сладкой неночки» – она умерла сразу после отъезда Зигфрида, сказал Розанов, умерла от приступа астмы, – Зигфрид, считая ненцев кем-то вроде полярных папуасов, не столько пожалел эту девочку – черт возьми, как же ее звали?! – сколько опечалился, что не будет в этой командировке тех сладких ночей… Впрочем, Розанов с помощью своих связей легко возместил эту утрату другой ненецкой Лолитой, которая была в постели ничем не хуже первой. Зигфрид решил тогда, что у этих 12-летних неночек просто первозданная, а точнее, дикая еще раскованность в сексе и почти доисторический темперамент и, значит, весь этот народец – эдакие полярные неандертальцы с чувственными и рано взрослеющими девочками. Зигфрид даже гордился своим столь оригинальным антропологическим анализом. Но теперь, проведя полдня с Ани-Опоем, увидев его дикую, изнуряющую работу и даже приняв в этой работе некоторое участие, Зигфрид, как ему показалось, чуть иначе поглядел на этих «полярных дикарей». Они живут на снегу, в тундре, в чумах, живут вместе с собаками, без света, без электричества, и вот, оказывается, каким каторжным трудом добывают себе пищу – двухпудовой пешней, на пятидесяти градусном морозе. Но и в результате этого труда – ничего, только горе и отчаяние на окровавленном лице Ани-Опоя.

– Мертвый вода, – сказал Ани-Опой. – Совсем мертвый. Даже трава нету под водой, однако. Даже воздух нет в воде, однако. Убили воду.

Он не знал, как объяснить этому нерусскому гостю, что когда умирают в реках водоросли и исчезает из речной воды тот самый привкус, который отличает воду от растопленного снега, то это не просто гибель одной реки, а гибель всего вокруг – птицы никогда больше не сядут на эту воду, зверь уйдет от водопоев и погибнет, не найдя других водопоев, потому что и другие реки отравлены русскими, и оленьи пастбища вымрут вдоль берегов. А без рыбы, без птицы, без оленей и без зверя смерть придет и за всем журавлиным родом Харючи…

Он не смог объяснить это все нерусскому гостю, у него не было на то ни слов, ни желания. Но кажется, этот нерусский гость и без слов все понял. Он достал из своей сумки бутылку водки, сорвал зубами язычок алюминиевой пробки и протянул бутылку Ани-Опою…

Но может быть, не нужно Ани-Опою и всему журавлиному роду Харючи ждать, когда русские люди отравят все реки в тундре, убьют тракторами оленьи пастбища и выгонят из тундры всех зверей, до последнего лемминга? Может быть, бросить Ани-Опою чум и уйти туда, куда три дня назад ушел его старший сын Санко и еще пять парней из рода Харючи и из соседних родов, – помогать духам гнать русских из тундры? Но нет, не берут молодые стариков на это дело, смеются. Много, говорят, вы русской водки выпили, куда вам теперь против русских воевать!..

Ани-Опой стоял на пути оленьего стада, которое гнали на него собаки-лайки и соседи по стойбищу. Сплетенный из кожаных ремешков длинный тынзей был петлями свернут у него в руке, глаза искали в стаде важенку-одногодку. Конечно, можно забить и какого-нибудь ездового быка-оленя, из тех, что уже отбегали свой век или охромели, но мясо ездовых хоров и хапторок жилистое и невкусное, нельзя таким мясом угощать гостя, тем более такого гостя – из Америки!

Хотел Ани-Опой слукавить, хотел за счет этого гостя прокатить в Уренгой и за рыбу выменять там много продуктов и еще пить с этим Зигфридом много водки – вот так нехорошо хотел схитрить Ани-Опой! И за это тут же покарали его духи тундры, не дали рыбу в речке Течиде. А Зигфрид даже и не знает, как хотел схитрить Ани-Опой, и водкой угощал Ани-Опоя. Теперь нужно срочно вернуть к себе расположение духов, нужно задобрить их – принести им в жертву молодую важенку, угостить этой важенкой всех соседей по стойбищу и этого Зигфрида.

Ох, до чего вкусная водка была у Зигфрида, до чего вкусная! Конечно, он повезет его в Уренгой, завтра же повезет. Он возьмет с собой мешок беличьих шкурок, четыре лисьи шкуры и семь песцовых – из тех запасов, которые лежат в чуме на самый голодный день. И он привезет старшему сыну и его друзьям продукты на целый месяц, чтобы хорошо могли они воевать против русских. Масло привезет, соль привезет, сахар привезет и, может быть, даже табак и порох. А чем еще могут помогать старики своим детям, когда пролетает по стойбищам трехгранная стрела со знаком к восстанию и все должны идти воевать – и богатырь, и простой человек…