Игорь Сотников - Палиндром

«Я понял значение выражения: «Мыслю и делаю дальше, чем вижу»… И теперь я не завидую тем, кто не столь дальновиден как я…………

Туман, как сдаётся мне, – а сдаётся мне с каждым разом всё хуже и хуже, и всё больше не в масть, – взял нас в свои мутные тиски и, окутав нас со всех сторон, уже лезет нам в голову и мысли, затуманивая наш рассудок и разум. Но наш туман в голове, несмотря на то, что он стоит везде и вокруг, не идёт ни в какое сравнение с тем туманом, который заместил всё здравомыслие и стоит в голове капитана. И при этом он не просто стоит, а он им напускается.

И пока в капитанской рубке будет находиться этот пресловутый капитан Мирбус, нас не ждёт ничего хорошего, кроме туманных перспектив. И я, от одного упоминания чьего имени, бросало в холодную дрожь всех без исключения тиранов и диктаторов, обязательно найду способ противодействовать его тирании, и положу всему этому единоначалию конец. Но на этот раз я буду действовать умнее и не полезу на рожон».

Маккейн, находящийся в непонятном для себя положении на полу и в себе или не в себе, что и не разберёшь, и в ещё более малопонятном для себя и для всех пассажиров корабля статусе, – а то, что ему до посадки на корабль обещали, вызывает теперь одну только усмешку, — сформулировав в своей голове более-менее отчётливую мысль, которая была своевременно, по мере возникновения вписана в его вахтовый журнал на нейтронных носителях, помещённых в одну из ячеек его памяти, что отвечает всем требованиям безопасности, решил попытаться в реальности осуществить задуманное – хотя бы для начала оторвать свою тяжёлую голову от пола.

Что, как оказывается, не так просто сделать, когда ты привык лежать и в твоей голове столько тяжёлых мыслей, которые не просто утяжеляют твою жизнь, а буквально притягивают тебя к Земле, или в данном случае к полу каюты. И, если ты непременно хочешь оторвать свою голову от Земли или от ковра, используемого вместо подушки, то тут выход только один — необходимо немедленно избавить свою голову от всех этих тяжёлых и не дающих подняться мыслей. К чему и приступил Маккейн, принявшись избавляться от этих своих тяжёлых мыслей. Которые как вдруг выяснилось и услышалось, были не только тяжеловесны, а они содержали в себе столько нецензурной скверности и пошлости, что не мудрено было понять, почему Маккейна так плющило и прибило к полу.

— ЁмаЁ…..Охренеть не встать! — Маккейн так невероятно многоуровнево, до чего же непристойно выразился (чего даже сигналом не запикать, и пришлось уточнять – точки ставить), что он сам поразился тому, на что он способен в мгновения своего умопомрачения. — За это, наверное, меня девки и любят. — В улыбке прояснился лицом, обрадованный Маккейн. — Как брякну какую-нибудь непристойность, то ни одна, даже самая благочестивая, настоянная настоятельницей на монастырских речах послушница, не может устоять перед такой реалией жизни и начинает прислушиваться ко всему мною сказанному. А как прислушается, то даже не просит, а требует от меня показательных объяснений, что всё это значит. И при этом не только на словах, а ей необходимо, убедительнейшим образом продемонстрировать доказательства того, что всё мною сказанное, существует на самом деле. А что я могу сказать и поделать в ответ, как единственное, сказать: «Пойдём в келью, покажу», – а затем поделать.

И Маккейн за всеми этими своими рассуждениями, а по сути, выбросами из себя всего лишнего, ненужного, и не заметил, как оказался в полушаге от своего подъёма на ноги — он сумел добраться до кровати и присесть на неё. Что, в свою очередь, вдохновило его на дальнейшие мысли, которые на этот раз касались более приближенных к нему вещей. Он решил порассуждать о морской болезни, которая так неожиданно свалила его с ног. К чему он, не то чтобы не был готов, а он совершенно не ожидал от себя такой аномальной слабости и отсутствия иммунитета к такого рода болезни.

А Маккейн, как и многие из тех людей, кто принимал себя за решительного человека, в значении того, что он всё для себя и для многих решает, считал, что морская болезнь, это уж точно не для него, и уж кого-кого, а его она точно никогда не коснётся. – Морская болезнь, это уж точно не про меня! – как и всякий решительный и знающий себе цену человек, говорил про себя, не про себя, а вслух и буквально про себя Маккейн. Но до чего же всех этих, знающих себе цену решительных людей удивляет, когда они, вывернутые все изнутри наизнанку, ставятся на колени перед унитазом или тошнотными позывами перекидываются туловищем через борт, оказываются в положении поставленных перед фактом своей настоящей действительности людей – они всего лишь самые обычные люди, которым свойственно всё тоже самое, что и самому среднестатистическому человеку.

А всё это, для всех этих, считающих себя за не таких как все людей, нестерпимо и больно осознавать. И само собой, этот факт действительности ими воспринимается только в штыки и никак иначе. А иначе, как они смогут жить, ведь они так обычно жить не умеют и не приспособлены к такому тяжкому для себя труду. И они скорей умрут, чем будут жить обычной жизнью простых людей. А вот за кого-то пострадать и побороться за их права, то это они могут.

Так что нет ничего столь уж сверхъестественного и удивительного в том, что Маккейн был крайне удивлён и озадачен таким положением вещей и творящимся безобразием со своим организмом, который так неожиданно и непредсказуемо для него себя повёл – воспротивился ему и определённо подвёл его под… А вот под что, то это об этом Маккейну ничего не было известно, как и то, сколько он в таком изолированном от всех положении провёл времени здесь, в каюте, наедине со своими тошнотворными мыслями и их выходками.

– И ни одна падла обо мне не вспомнила, и не зашла ко мне поинтересоваться, как у меня здоровье и вообще, как у меня дела. – Маккейну, перед лицом которого всплыли лица тех, кто просто обязан был проведать его, – да тот же генерал Томпсон, который два раза всплыл перед его глазами (теперь становится понятным, к кому относилась эта выразительная несдержанность со стороны Маккейна), – и у него от такого нестерпимого отношения к себе, даже закололо в области сердца.

Но Маккейн крепкий орешек и он умеет мобилизоваться в трудные для себя минуты. И ему только дай смочить лицо под краном и он вновь будет готов освежать этот мир своими мыслями и новообращениями. Тем более период акклиматизации к местным условиям вроде как подошёл к концу. И его хоть ещё немного и покачивало, но судя по тому, что он почувствовал в себе голод во всех степенях своего значения, то он теперь, после того как он принял душ, был полностью готов выйти в люди.