Анатолий Баюканский - Черный передел. Книга II

– А за оскорбление должностного лица во время исполнения служебных обязанностей можно и к уголовной ответственности тебя привлечь! – с мстительной радостью проговорил Сырцов. И, торжествуя, показал на прикрытый газетой крошечный магнитофон, который, оказывается, записывал весь их разговор. – Видишь, оскорбления твои зафиксированы. Ладно, я не зверь, прощу на первый раз. Понимаю, как тебе нынче туго. Но сама сказала, что у нас мало времени. Распишись вот здесь! – снова придвинул бумагу.

– Если меня уволили, то зачем спешить, – Галиной овладело желание довести жесткий разговор до конца. Коль Сырцов пишет все на магнитофон, то пусть запишет и все его «подвиги». Хотя… Ее осенила запоздалая мысль. Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, она решительно схватила трубку внутреннего прямого телефона, надавила знакомую клавишу. Страшно заволновалась, услышав голос человека, бок о бок с которым провела все эти годы, который столь долго добивался ее расположения, а став любовником, боготворил ее, ибо не только чисто физическая близость связывала их. Главное, он, генеральный директор, постоянно подпитывался ее отчаянными идеями в непрерывной разливке, получая, как и она, соавторские патенты на изобретения. В кабинете директора, видимо, было много людей, слышались голоса.

– Слушаю. – Голос Разинкова был очень недовольным, видимо, звонок оторвал его от важного дела.

– Товарищ директор, – стараясь не выдать охватившего волнения, проговорила она первую фразу, – это я, Галина Русич! Сегодня у нас авария на кристаллизаторе, а я… в кабинете Сырцова. Знаешь? Странно. Слушай, – Галина незаметно для себя перешла на привычное «ты», – творится какая-то чертовщина, меня увольняют. Тогда, может быть, объяснишь, в чем провинилась? – оглянулась на Сырцова. Начальник управления делал вид, будто ищет нечто важное в ящике стола.

– Слушайте меня внимательно, – Разинков снизил голос, видимо, прикрыл трубку ладонью, – так надо, понимаешь? Позже все объясню пообстоятельней. А теперь… прошу прощения, у меня делегация из Бельгии, они хотят стать нашими инвесторами, внести валюту в реконструкцию доменного…

Галина Ивановна больше ничего не слышала, только торопливый, монотонный голос человека, кого считала близким, впервые изменила мужу, потакала во всем, скрашивала жизнь. Случилось нечто, что было выше ее понимания. Казалось, нет такой силы, которая могла бы их развести. Помнится, в Америке, когда ездили в командировку с четой Горбачевых, даже Раиса Максимовна заметила: «Вы идеальная пара, счастливые, как и мы с Мишей». Счастливые… Почувствовала, как предательски задрожали ноги, как, забыв о присутствии начальника отдела кадров, тяжело опустилась в кресло, закрыла глаза, пытаясь отрешиться от действительности. Да, все, конечно, правы, с ее сыном произошла трагедия, и он жизнью за это поплатился. Но она-то здесь при чем? Игоря, ее Игоря, развратил, превратил в преступника и убийцу Афганистан, владыки мира сего, которые нынче отрешают и ее от любимой работы. Почему? Сын за отца не отвечает. И наоборот. Это даже в страшные сталинские времена считалось аксиомой. И потом, нужно ведь иметь хоть чуточку сострадания: застрелилась мама Зина, погиб сын. И кажется, пришла пора взвалить на ее плечи тяжелый крест семьи Русичей – страдать безвинно. Господи! Как тут не вспомнить о тебе, справедливом и вездесущем? Как быстро предали ее те, кто клялся в вечной любви и дружбе, в вечной преданности! Неужели ты, Господь, допустил такое? Разинков, Сырцов и там, в Москве, жалкие ничтожные трусы, явно перепугались за свои теплые местечки, побоялись, что дружба с ней может дискредитировать их безупречные имена. Больней всего было предательство Разинкова. Пообещал объяснить все позже, но… зачем ей теперь его объяснения. Въехал на ее горбу в свой ничтожный старососненский рай, запудрил мозги даже Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву. Не благодаря ли ей рядовой инженер Разинков быстро пересел из кресла главного в кресло генерального? Негодяй! Совсем недавно ползал перед ней на коленях, вымаливая ласку. Теперь, забыв обо всем, увольняет ее, чтобы не запятнать «честь» мундира. Неужели не понимает, что она может стереть его в порошок, если обнародует хотя бы сотую часть его служебных проступков и преступлений, которые Разинков проделывал вкупе с притихшим сейчас Сырцовым?

– Доволен? – гневно обратилась она к Сырцову. – Откупились от меня, да? Не выйдет. Грязь на грязь! Я обращусь в прокуратуру.

– С чем? – ухмыльнулся Сырцов.

– Расскажу, как вы жирели с Разинковым на бартерных сделках, как строили особняки, как…

– Не советую, – сразу успокоился Сырцов, – себя же замараешь, уважаемая Галина Ивановна!

Этой фразой Сырцов словно отрубил все пути к отступлению. Слово «уважаемая» издавна в России являлось бюрократически-канцелярским, отчужденным от теплого «товарищ» и еще более от интимного «земляк» и «дружище». Сырцов дал ей понять, что к ней можно обращаться отныне столь сухо и оскорбительно. И пока она внутренне терзалась, осмысливая его слова, он перехватил инициативу.

– Слушай, Галина Ивановна, я продолжу. – Голос начальника кадров обрел силу, зазвенел металлом, так, наверное, он всегда разговаривает с подчиненными. – С первого числа ты откомандировываешься в распоряжение главного специалиста по непрерывной разливке, – поднял насмешливые глаза на окаменевшую женщину, – в Индию.

– А мое согласие уже не требуется? – вяло спросила Галина Ивановна. Она была окончательно сломлена новым назначением. Как у нас все решается быстро и деловито, когда оно нужно начальству, и как тяжко, по-черепашьи движется любое дело, когда в нем не заинтересованы сильные мира сего.

– Будем предельно откровенны. – Сырцов выбрался из-за стола, тяжело дыша. – Никогда ты, самовлюбленная баба, не ценила заботы товарища Разинкова, всех нас. – Он демонстративно упивался возможностью хоть напоследок насолить этой гордой, всегда державшейся независимо «разливщице», давным-давно накипела у хитроумного управленца злоба на любимцев генерального директора, которые были ближе к сладкому пирогу распределения, чем он. Вот и сейчас эта баба не оценила их воистину благородный жест, своеобразный спасательный круг – выезд за рубеж. Могли бы просто выгнать за ворота, сделать невыездной. – Никогда ты не ценила, что получала ордена, выезжала за границу. – Сырцов покачал круглой головой. – Охо-хо! Все добро – коту под хвост.

– Хватит ныть! – резко встрепенулась Галина Ивановна. – Оглянись на себя, тупой битюг! Своими руками ты ни шиша не сделал, а своим умишком только и научился плести интриги. – Она словно не вникала в смысл сказанного Сырцовым. И он постарался не принимать близко к сердцу ее слова, сказанные в запальчивости, слышал, что все из «чумного семейства» Русичей были несдержанны на язык.