Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Доверяю, но…

— Понял. Те, кто угрожал мне вчера, уже отвалились, я даже звонил Нине, ещё рано-рано утром, к вечеру она обещала вернуться вместе с Оксанкой. А пока — поехали. Надоело сидеть на прокуренном балконе.

Погода была отличная: на смену давешнему мокрому снегу пришла пронзительная синь, быстрые маленькие облачка и ослепительно-яркое солнце. Мы объехали и даже обошли, как мне показалось, полгорода, хотя в сущности это был джентльменский набор туристических достопримечательностей. София и Крещатик, Золотые ворота и фуникулер вниз к Днепру, Андреевский спуск и музей Булгакова, где нам провели персональную экскурсию, по личной просьбе Алексея Ивановича сократив программу. Далее. Смотровая площадка на холме, с которой открывался вид на весь город и на самое древнее поселение на его территории. Помпезное сталинское полукруглое здание бывшего ЛКСМУ, а ныне что-то правительственное, я не запомнил, что именно, и неподалеку дом, где живет президент. Наконец, мотанулись мы в знаменитую Кирилловскую церковь с прекрасными иконами и росписями работы Врубеля. В общем впечатлений — масса, а главное все так необычно, как будто мы вновь простые советские литераторы, один к другому в гости приехал, ну а этот другой у себя дома имеет, конечно, некоторые возможности, ну и от всей души желает угостить и порадовать приятеля. В общем, обо всяких страшных вселенских проблемах даже и говорить не хотелось. Только уж под конец вернулись вдруг к проблеме возникновения службы ИКС. Для меня эта история осталась предельно темной, а Кречет, если судить по его солидному выступлению на тему третьей силы и нарушения равновесия в истории, должен был знать об истоках поболее меня. Он и знал поболее.

Мы стояли в полутемном храме и сами с разрешения музейных работников (экскурсовода заказывать не стали) зажигали подсветку то одной, то другой иконы, любуясь врубелевскими шедеврами. Обстановка располагала к лирике и философии.

— Видишь ли, Мик, — начал Лешка издалека, — думается мне, что некий контролирующий центр был у цивилизации с момента её рождения. Не поручусь, конечно, что во временна Будды и Гомера у древних индусов и древних греков были общие руководители, оставим это на откуп историкам, а вот века с восемнадцатого, вне всяких сомнений, мир стал един и неделим. Проблема всеобщего контроля достигла особой остроты с появлением всевозможных технических чудес, как спасительных, так и пугающих. Двадцатый век внес свои коррективы в строгую систему тайных обществ, среди них началась бесконечная дележка денег и власти, распри, заговоры и драки. Сама жизнь на планете оказалась под угрозой. Вот тут-то и появился Базотти, который решил приводить все это в порядок.

— Постой, а Фогель, предшественник Базотти? Он был на самом деле? Или его Сиропулос для нас придумал.

— Не знаю, — сказал Кречет. — Я и сам своего рода «фогель». Пташка Божия.

Я посмотрел на него пристально. Когда привыкаешь мысленно переключаться с языка на язык, то, думая по-русски, не удосуживаешься фамилию Фогель переводить с немецкого как «птица».

— Да ладно, — улыбнулся Лешка, — шучу. В действительности, я думаю, фогелей было несколько, возможно, целая стая этих пернатых, передравшихся за сферы влияния. Как воробьи за крошки на бульваре. Считай, что это ещё одна шутка.

— И дедушек тоже много, — включился я в игру, — один злой, другой добрый, третий умный, четвертый дурак…

— Нет, — сказал Лешка серьезно, — Базотти, конечно, же был один. Совсем один.

Странная манера у Лешки: сам острит бесперечь, а моих шуток не принимает. Я обиделся и, может, благодаря этому, наконец, понял:

— Так эти «фогели» и были третьей силой. Да?

— Да, — сказал Кречет. — И Базотти тоже.

Дедушка продолжал дарить нам сюрпризы даже после смерти. Вот оно что! Впрочем, что-то подобное я уже слышал от Кедра, мол, вторая дискета предназначалась для Грейва, точнее для его начальства. Вот он великий принцип: разделяй и властвуй! Или, как говорит Лешка, сохраняй равновесие в природе, не дай победить никому. Дедушка умер, но дело его живет. Кто продолжатель, кто?! Верба — с одной стороны, Грейв — с другой. Но кто третий и самый главный? Неужели Лешка знает его? Знает и молчит? Да нет. Ни черта он не знает, по глазам вижу…

Кречет стоял, задрав голову, и разглядывал потолок. Из-под церковных сводов пристально смотрели на нас оливково черные печальные глаза врубелевских апостолов на тайной вечере.

И я вдруг передумал задавать вопросы. Кто я, в конце концов, журналист, что ли? Шактивенанда ещё когда объяснил: точка сингулярности — понятие не только пространственное, но и временное, то есть понимай так: каждому овощу — свой срок, а торопить события — значит, торопить смерть.

— Пошли на улицу, — предложил я, — здесь слишком мрачно.

— И то верно. Поехали вечером в какой-нибудь ночной клуб, в казино.

— Не люблю рулетку, — сказал я, — вообще азартные игры не люблю. Переболел этим ещё в школе.

— Зря, — осудил Лешка. — Очень хорошо помогает расслабиться. Тогда пошли стриптиз посмотрим. Я тебе самые злачные места в Киеве покажу.

— Слушай, — усомнился я, — но это как-то странно: в столице Украины идти на стриптиз.

— А вот ты ничего и не понял. Украинский стриптиз — всем стриптизам стриптиз. Я много стран объездил, и, поверь мне, более разнузданных шоу, чем у нас, в Киеве, не видел нигде.

— Да иди ты!

— Клянусь тебе.

— Ну что, норки на распашку?

— Какие норки? — не понял он поначалу, потом вспомнил Воннегута, «Завтраком для чемпионов» мы зачитывались все ещё в раннестуденческие годы, и улыбнулся. — Норки — это само собой, но ты бы видел, что они вытворяют! Во-первых, акробатика, как в цирке, ноги на спине узлом завязывают при полном отсутствии одежды, во-вторых всякие прибамбасы: на бутылку садятся, фрукты кушают теми самыми губами, руки друг другу заталкивают по локоть, шарики, нанизанные на веревочку, из задницы вытаскивают… Ну что, достаточно для рекламы?

— Да, — оценил я. — Это сильно, я бы сказал, это — по-нашенски. Уговорил, чертяка! Пошли смотреть.

Но на стриптиз мы так и не пошли. Хорошо еще, что звонки раздались на улице, когда мы украинскую национальную порнуху обсуждали, а не в церкви — там это было бы как-то уж совсем неуместно. Обе трубки заголосили одновременно. С кем и о чем говорил Кречет, я в тот момент не интересовался, у меня был свой немаловажный и даже нервный разговор.

Опять на связь вышла не Татьяна, а дотошный и высокомерный Вайсберг. И я почувствовал, что уже скучаю без моей рыжей бестии, особенно остро это ощущалось после разговоров о стриптизе.

— Очень плохо все, Разгонов. Москва для тебя по-прежнему закрыта. Сиди в Киеве, пей-гуляй.