Ант Скаландис - Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Танюшка, хватит! Считай, что я зажимаю тебе рот поцелуем. Ты предлагаешь мне спасать свою шкуру и рискнуть при этом судьбой всей операции. Нет, и ещё раз нет!! Делайте как считаете нужным, шкуру таким наивным образом все равно не убережешь. Кстати, если прикажете, я готов немного пострелять и на шереметьевской таможне, прорвусь прямо к трапу самолета!.. Одна только просьба, пушистая моя: возьмите вы на себя Андрюшку и Белку. Ладно? Если какая-нибудь сволочь захватит их в заложники, я этого не прощу никому — ни Тополю, ни Кедру, ни даже тебе, Татьяна. Ты поняла?

— Уймись, параноик! — голос её вмиг сделался радостным. — Все. Мне больше некогда с тобой болтать. Беги на самолет, все будет хорошо, мы ещё потрахаемся с тобою!

И она разорвала связь, не дав мне ответить. Вот зараза! Это был просто какой-то секс по телефону.

А Белку мою любимую с Рюшиком доставили прямо во Внуково, чтобы члены воссоединившегося семейства успели дорогой все обсудить и в Шереметьеве при челноках не наговорили каких-нибудь глупостей. Глупостями, кстати, мы так и сыпали наперебой. Чуть ли ни оба одновременно набросились на встречавшего нас представителя ИКСа, мрачного неразговорчивого бугая:

— Вы не спросите у водителя, через центр поедем?

Уж очень хотелось поглядеть своими глазами и на Храм Христа Спасителя, и на Манежную, и на Кремль…

Детина сам и оказался водителем. И был он предельно лаконичен:

— По кольцевой.

— А сколько у нас времени до начала регистрации?

— Восемьдесят две минуты, — отчеканил бугай, хотя нормальные люди так не разговаривают — «час двадцать две» это называется по-русски.

Однако магическое число «восемьдесят два» продолжало преследовать меня, и это настолько выбило из колеи, что я замолчал надолго.

А вообще-то даже Рюшик сообразил, что упрашивать дяденьку бесполезно. Когда же мы подошли к машине, вопросов стало ещё меньше. Нам подали огромный джип «Додж» со смешным именем «Дуранго» и совсем не смешными, почти непрозрачными стеклами в три пальца толщиной. Мало того, в багажном отделении было две откидных табуреточки, и на них, напряженно поджав ноги, сидели два профессионала с «кедрами» наизготовку.

Наша первая после долгой разлуки поездка по Москве мало походила на увеселительную экскурсию.

Я призадумался и все-таки позволил себе ещё один вопрос.

— А как же в Шереметьеве? Там будет уже не опасно? Или мы так и пойдем знакомиться с челноками под конвоем?

Детина смерил нас всех троих оценивающим взглядом, словно прикидывал, сумеет ли закрыть своим телом всю семейку, довольно скромную по габаритам, и, наконец, произнес:

— Хочется верить, что там, в Шереметьеве-2, опасность станет для вас категорией виртуальной.

Это была не его фраза. Он наверняка услышал её от Тополя или Шактивенанды и старательно выучил наизусть.

А вскоре и сам Тополь напомнил о себе. Вместе с Шактивенандой. Они использовали какую-то специальную примочку и вышли на связь одновременно.

— Слушай меня очень внимательно, — мрачно вещал Леня Вайсберг, — если вдруг брякну чего не того, Анжей подправит.

А Шактивенанда в качестве аккомпанемента бормотал какие-то мантры, мать его так! (Опять, что ли, замочили кого-нибудь? Я разом вспомнил, как он «отпевал» покойника Шульце в Гамбурге).

До поворота на Шереметьево оставались считанные километры. Что-то должно было произойти — понятное дело, — я только лихорадочно соображал, как буду объяснять весь этот ужас Белке и Рюшику.

— Операция в целом идет как по маслу, — продолжал Вайсберг. — За Редькиным больше никто не охотится.

— Почему? — удивился я, в очередной раз по-хамски перебивая Тополя, но он даже не обиделся.

— Если б ещё мы знали это наверняка! Да, мы запустили в открытый эфир сверхсекретную информацию о том, что в твоих тетрадках нет никакой дискеты. Со ссылкой на тебя, кстати. Но почему ребята из ГБ, ГРУ и всех прочих спецслужб так сразу поверили в это?

— А они поверили? — усомнился я.

— Ну, во всяком случае они сняли с него грубую наружку. Только мы одни и ведем его сейчас. Но! Дальше слушай очень внимательно. Грейв снова пытался звонить своему зятю. То есть он звонил Вербицкому на мобильник, а Тимофей действительно сидит у того в машине. И они приближаются по Ленинградке к повороту на Шереметьево. Если мы правильно понимаем, ни тот, ни другой не собираются ехать в аэропорт — встреча с Грейвом (а они это понимают именно так) их совершенно не радует, но ребята начали паниковать. Есть предположение нашей технической службы, что Вербицкий не просто отключил свой телефон, а попросту вынул из него аккумулятор. Черт бы с ним, с телефоном! Но в таком состоянии они оба способны на неадекватные поступки. Ты должен поговорить с ними, Миша.

— Догнать машину и перехватить? — уточнил я.

— Это в крайнем случае. Но лучше позвонить.

— Так ведь сам говоришь, аппарат без аккумулятора.

— Ну и что? — сказал Тополь.

И тут до меня дошло.

— Все уже готово?

— Давно готово, — подтвердил Тополь. — Я диктую тебе номер Вербицкого, а ты после восьмерки, но перед кодом «Сонета» просто набираешь восемьдесят два.

— Что ты сказал, Леня? Еще раз, — мгновенно охрипшим голосом переспросил я.

— Набираешь две цифры — восемь и два! — выкрикнул он. — Быстрее! У нас уже времени нет.

Новая формулировка слегка успокоила меня, но, тем не менее: мистические игры продолжались — в мою коллекцию добавился секретный код, выводящий абонента на спутник связи, способный генерировать специальный сигнал для включения обесточенных телефонных аппаратов.

Майкл не ответил, но было слышно, как там сняли трубку, то есть нажали соответствующую кнопку, и я сказал ему (знать бы ещё кому именно!): «Привет, Вербицкий, жаль, что сейчас совершенно некогда разговаривать. Я ещё буду в вашей, то есть нашей Москве. А сейчас передай Тимофею, пусть он больше не переживает из-за рукописей. Они теперь никому, кроме меня, не нужны. Все в порядке».

Я очень ждал ответа, но связь прервалась, и в нашем безумном эфире снова возник Тополь.

— Все нормально, дружище! Следуйте прежним курсом.

— Отстреливаться не придется, Леня?

— Думаю, что нет. Увидишь Грейва — привет передавай.

— Где? — спросил я.

Но Леня сгинул из эфира, а вдогонку моему безответному вопросу пришел другой:

— Мы скоро приедем? — мирно, но весьма настойчиво, похоже, не в первый раз спрашивал Андрюшка.

И я ответил:

— Скоро.

В Шереметьеве-2 я опять утратил хрупкое ощущение родины. Да, именно так: ощущение родины. В Сибири оно было пронзительно острым. Во Внукове, в суетливой толпе соотечественников, в странном коктейле из русских надписей и иностранных реклам, из хрипловатых, невнятных объявлений на двух языках — ощущение это присутствовало уже в разбавленном виде. От обилия замызганных «Жигулей» и старых потрепанных «Икарусов» на бескрайней стоянке защемило, конечно, сердце, но с другой стороны, ещё в зале прилета встретила меня не москвичка Белка, а натуральная фрау Малина в дорогом пальто, высоких сапогах из мягкой кожи, изящных бриллиантовых сережках и с ненашим благостным выражением на слишком ухоженном лице. И может, ещё похлеще смотрелся юный бюргер герр Андреас Малин в брючках от «C&A» в дубленочке из «Карштадта» и с цифровой видеокамерой «Сони» на шее. Честно говоря, глядя на эту парочку, я плоховато понимал, куда именно прилетел. К тому же потом была не «Волга» с шашечками, а этот умопомрачительный джип с охраной, и разговоры через космос, и нервотрепка, и наконец, сверкающий огнями международный воздушный порт…