Джорджетт Хейер - Кому помешал Уорренби?

Драйбек не придумал лучшего ответа, чем: «Неужели?» Совестливый майор, старавшийся находить оправдание всем изрекаемым женой глупостям, виновато промолвил:

– Эти маленькие проказники такие нежные!

– Нет, Лайон, не нежные! – возразила миссис Миджхолм. – Просто с первым пометом надо быть настороже. Уллапула станет искать мамочку, чтобы я подержала ее за лапку. Все, я убегаю! Желаю вам обоим хорошей игры. Идемте, Пики! Догоняйте мамочку!

Махнув рукой, она засеменила прочь. Двое мужчин зашагали в противоположную сторону, к Вуд-лейн.

– Пекинесы невероятные умницы, – доверительно поведал майор. – А как они любят охоту! По их виду этого не скажешь, но они не пропускают ни одной кроличьей норы.

Драйбек, кое-как изобразив на лице фальшивый интерес, выдавил: «Вот как?» – и приступил к тщетным попыткам найти хоть какое-то дополнение к своему кислому ответу. К счастью, они уже достигли первой лавки, где торговали бакалеей, галантереей и канцелярскими принадлежностями. Здесь же размещалось почтовое отделение, откуда, к облегчению обоих собеседников, появилась мисс Мириам Паттердейл, наклеивая марку на открытку. Кивнув мужчинам и опустив открытку в почтовый ящик, она сказала:

– Это в прачечную. Послушаем, какую отговорку они придумают на сей раз? Вы, наверное, к Хасуэллам? Там Абби. Говорят, она неплохо играет.

– Мало сказать – неплохо! – оживился Драйбек. – Такой сильный удар слева редко встречается у слабого пола.

– Чушь! – скривилась мисс Паттердейл, безжалостно отвергая услышанное. – Сколько можно задерживаться в эдвардианских временах, Тэддиас? Зла на вас не хватает!

– Боюсь, я слишком старомоден.

– Тоже мне, предмет гордости! – усмехнулась мисс Паттердейл.

Драйбек прикусил язык. Хотя он был знаком с мисс Паттердейл, загрубелой старой девой, уже много лет, она не перестала внушать ему страх. Угловатая остролицая особа одевалась строго, коротко стригла седые волосы и не появлялась без монокля в глазу. Последнее, впрочем, вводило в заблуждение: она и с этим приспособлением оставалась подслеповата. Старшая дочь приходского священника, мисс Паттердейл после смерти отца десять лет назад переселилась из его дома в съемный коттедж на углу Фокс-лейн, но и из этого убогого жилища продолжала тиранить паству действующего викария, за что тот был ей исключительно признателен. Жена преподобного Энтони Клиберна была скромной и застенчивой, и он не мог нахвалиться на добровольную помощницу, взвалившую на себя столько хлопот, тем более что между двумя женщинами царило полное взаимопонимание. Миссис Клиберн часто повторяла, что без Мириам они с мужем были бы как без рук, а сама мисс Паттердейл, отвечая на похвалы, великодушно возвещала, что Эдит, невзирая на свое безволие и отсутствие здравомыслия, желает творить только добро и очень старается.

– Вы доставите нам удовольствие, наведавшись в «Кедры», мисс Паттердейл? – нарушил неловкое молчание майор.

– И не подумаю, милейший! Я не играю в теннис – и никогда не играла, а главное, терпеть не могу наблюдать за играми. И потом, должен же кто-то доить коз!

– Странно, – ухватился за предложенную тему майор, – но мне не нравится козье молоко, ничего не могу с собой поделать. Жене приходилось иногда пить его в военные годы, а я так к нему и не пристрастился.

– Изрядная гадость! – честно заявила мисс Паттердейл. – Местные считают, что оно полезно детям, вот я и держу эту скотину. Какой только ерунды не болтают о детях в наше время! На самом деле все просто: чем их ни пичкать, они все равно растут как на дрожжах!

После этого глубокомысленного умозаключения она одарила мужчин еще одним кивком, поставила монокль глубже в глазницу и удалилась.

– Что за женщина! – сказал майор ей вслед.

– Действительно, – согласился Драйбек без воодушевления.

– Племянница у нее – красотка. Ничего общего с теткой, верно?

– Вся в свою мать, Фанни Паттердейл, всегда считавшуюся миловиднее сестры, – объяснил Драйбек. – Полагаю, вы не были с ней знакомы?

– Нет, это было еще до меня, – признал майор, поняв, что второй по рангу из старейшин деревни поставил его на место. – Я ведь, можно сказать, новичок.

– Не преувеличивайте, Миджхолм, – свеликодушничал Драйбек, оценив его смирение. – Вы новичок только по сравнению со сквайром, со мной и с Пленмеллером. В последние годы здесь столько всего поменялось!

– Причем не всегда к лучшему, – подхватил майор. – Времена меняются, да?

Драйбек чуть поморщился и произнес:

– O tempora; o mores! [2] О, времена; о, нравы! (лат.) А лучше – tempora mutantur [3] Времена меняются (лат.). .

Майор, лишенный возможности высказать свое мнение по данному поводу, промолчал.

– Велико побуждение закончить поговорку, да только я сам будто не меняюсь. Иногда жалеешь, что наше маленькое сообщество претерпело столь грустную перемену. Постоянно вспоминаю былые деньки, когда поместье «Кедры» принадлежало семье Браверли. Я вовсе не настроен ругать Хасуэллов, они – весьма достойные люди, но до Браверли им далеко.

– Полностью согласен, – поддержал его майор. – Начать хотя бы с того, что Браверли никогда никого не принимали. По мне, Хасуэллы – ценное приобретение для Торндена. Приятно видеть, что старинный дом опять приведен в порядок. А вот если говорить о нынешнем владельце Фокс-Хауса – тут я ваш сторонник. От замены им Чернсайков мы определенно проиграли. Я всегда это твержу – и не я один.

Драйбеку его слова пришлись по душе, однако он, стараясь не выказать удовольствия, промолвил безразличным тоном:

– Бедняга Уорренби – как рыба, вынутая из воды.

– Вот и я не пойму, чего ради он уехал из Лондона! – подхватил майор. – Наверное, на Мелкинтон-роуд он чувствовал себя как дома, не то что в Фокс-Хаусе. До элегантности ему далеко. Не pukka sahib [4] Истинный джентльмен ( индийск .). , как говаривали в былые времена.

С этим Драйбек не мог не согласиться, хотя вид у него был такой, словно он сожалеет о недостатках соседа. Дальше оба джентльмена шествовали в молчании. Когда они дошли до угла Вуд-лейн, из калитки в стене вышел Гэвин Пленмеллер и захромал в их сторону. Это был худощавый брюнет около тридцати лет, с оживленным выражением лица. Он подволакивал одну ногу вследствие перенесенного в детстве коксита.

Хромота не позволила ему повоевать, она же, по мнению редких доброжелателей, явилась причиной его склонности к сарказму. Торнден-Хаус, а также то, что осталось после уплаты гигантских налогов от кое-какого состояния, он унаследовал год назад у своего сводного брата Уолтера и не слыл здесь новичком. Раньше, обитая в Лондоне, сочинял ради денег детективы, поскольку семейного состояния ему не хватало, но часто наведывался в Торнден, где пользовался гостеприимством брата, пока сочетание его насмешливости и раздражительности Уолтера не приводило к очередной ссоре – если можно назвать так ситуацию, когда один возмущается, а другой знай посмеивается да пожимает худыми плечами. Уолтер воевал и вернулся с войны почти полным физическим и моральным инвалидом. С тех пор он страдал нервными припадками, а сил у него осталось так мало, что их не хватало даже на то, чтобы предаваться прежним страстям – энтомологии и наблюдению за птицами. После каждой стычки с Гэвином Уолтер клялся, что больше не пустит этого молодого бездельника в дом, но стоило Гэвину, абсолютно невосприимчивому к оскорблениям, снова появиться у него на пороге, неизменно впускал его и даже наслаждался обществом брата. Плохое здоровье лишало Уолтера светской жизни, поэтому после смерти, когда его сменил Гэвин, даже самые сострадательные, вроде Мэвис Уорренби, не пожалели о перемене. Гэвин, впрочем, тоже не приобрел популярности ввиду нежелания скрывать от соседей свое убеждение, что он умнее их. Однако он не вызывал такой неприязни, как брат.