Эдуард Тополь - Красная площадь

И, наплевав на просьбу-приказание Пирожкова «постойте здесь», я через весь зал пошел к гробу. Если Мигун действительно застрелился, то куда он стрелял – в сердце, в голову? Во всяком случае издали никаких внешних следов ранения видно не было. Он лежал профилем к залу, и вся левая часть его лица была открыта. Полное чистое лицо с двойным подбородком и высокой залысиной, цвета «хаки» рубашка, генеральский мундир. Тяжелое грузное тело будто расплылось в чуть тесноватом гробу…

Пирожков краем глаза уловил мое приближение к гробу. Тень недовольства мелькнула на его лице, и он заговорил с Савинкиным быстрее, поспешнее, и Савинкин, не дослушав, двинулся ко мне. Но пока он шел, грузно передвигая свое стокилограммовое тело, я приблизился к гробу совсем вплотную, словно для прощального приветствия. Я сделал скорбное, как и положено в таких случаях, лицо и даже чуть наклонился к покойнику. И теперь, вблизи, я разглядел, что голова его покоилась на специальной подушке, прикрывающей правый, невидимый залу, висок. Но этот висок был утоплен в подушке и приклеен к ней! И я понял, что – есть, есть ранение! Искусные патологоанатомы умело загримировали огнестрельный ожог кожи вокруг виска, но на всякий случай еще и приклеили подушку к виску, чтобы во время похорон, даже если тело и сдвинется в гробу, место с пулевым ранением не открылось. Но есть, есть ранение! Самоубийство! Самоубийство в советском правительстве, в семье самого Брежнева! Дурак ты, Шамраев, обманывал самого себя, надеялся на легкое дельце. Кажется, впервые за весь этот день я в одну секунду со всей отчетливостью осознал, в какую влип историю.

Кажется, впервые за все годы моей следовательской практики я всерьез струсил, даже ладони вспотели.

Между тем уже подошедший ко мне Савинкин говорил:

– Товарищ Шамраев, я понимаю, что вы должны выполнять свой служебный долг, но сейчас это нецелесообразно. При таком стечении народа уносить куда-то гроб – это дать пишу скандальным слухам…

– Тем более, что у нас есть акт медицинского освидетельствования, заключения врачей и решение Политбюро по этому делу, – нервно ввернул подошедший Пирожков. – Я не понимаю, почему назначено новое расследование. Не думаю, что у Прокуратуры криминалисты лучше, чем наши.

– У вас какой акт медицинского освидетельствования? – спросил я. – Липовый или настоящий?

Он побагровел от злости. Такой наглости, я думаю, не мог бы себе позволить даже Генеральный прокурор, а не то что такая мелкая сошка, как я. Но я позволил себе эту роскошь – схамить самому заместителю Председателя КГБ – Савинкин тому свидетель. Уж очень хотелось сквитаться за то, что он умыл меня с этим осмотром.

– Что вы имеете в виду? – выговорил он.

Я сделал невинное лицо, объяснил:

– Я имею в виду: у вас акт медосмотра, сделанный для официального сообщения в прессе? Или есть и другой акт, свидетельствующий о…

– У нас нет липовых документов! – перебил он. – Сообщение для прессы о болезни Сергея Кузьмича было сделано по решению Политбюро. А что касается акта освидетельствования трупа судебными медиками – вы можете зайти к нам в любое время и посмотреть его.

Ага! Вот он уже и признал, что газетное сообщение о смерти Мигуна в результате тяжелой болезни – блеф.

– Мне незачем к вам ходить, – сказал я. – Пошлите все документы к нам в Прокуратуру. И, пожалуйста, сделайте это сегодня. Я буду их ждать.

– Товарищи, траурный митинг окончен, – прозвучал голос ответственного распорядителя похоронной комиссии. – Всех, кто едет на кладбище, прошу пройти в машины. Через минуту вынос тела…

Вдова – круглолицая сухонькая старушка – всхлипнула и зажала ладошкой рот. Сын, дочь и Черненко оглаживали ее по согнутым плечам. Я увидел, как и Андропов двинулся к ней, чтобы сказать, наверно, что-то формально-утешительное, но она вдруг посмотрела на него такими полными страха и ненависти глазами, что он остановился, неловко замялся на месте. Это длилось миг – ее направленный на Андропова взгляд, – но именно в этот миг в ее открытых губах замер очередной всхлип. Мне показалось, что если бы Андропов сделал к ней еще три шага, она могла бы плюнуть ему в лицо. И не только я и Андропов разглядели это – какая-то жгуче-стальная пауза напрягла в эту секунду весь зал, как бывает в театральных спектаклях в момент кульминации.

Андропов повернулся и пошел прочь, и сразу какое-то внутреннее облегчение появилось в зале. Спектакль покатился к своей формальной развязке – после ухода Андропова двинулись к выходу маршалы, генералы и другие государственные особы. Четверо дюжих солдат подняли гроб, а почетный караул – Павлов, Савинкин, Дымшиц и Халилов шли возле гроба, держа ладони под его днищем, будто и они несли генерала Мигуна в последний путь… Следом дети вели понурую, скорбно всхлипывающую жену Мигуна, а Черненко с двумя телохранителями исчез в боковом ходе на сцену. Я понял, что ни он, ни Андропов на кладбище не поедут.

Я молча направился к выходу. На улице перехватил устремленный на меня взгляд Пирожкова. Он садился в машину, черную «Чайку» – наверняка ехал на кладбище. Что ж, это его обязанность. Я отвернулся и пошел пешком вниз по Кузнецкому мосту. За моей спиной трогалась траурная мотоколонна. Шел все тот же вяло-настойчивый снег. Очень хотелось напиться. Я вспомнил, что не ел с утра, с момента нашего вылета из Адлера… И все-таки, почему жена Мигуна так взглянула на Андропова?

В буфете Прокуратуры СССР царило то особое оживление, которое бывает здесь только по пятницам. В пятницу – канун двух выходных – в наш буфет завозят продукты из 3-й спецбазы Совета Министров СССР: мороженых голландских кур или мясо, колбасу, сыр, гречневую крупу, рыбные консервы и гусиный паштет. С тех пор, как в московских магазинах стали исчезать продукты, большинство правительственных учреждений перешло на дополнительное закрытое спецснабжение через внутренние буфеты и столовые. Теперь Госплан, министерства, комитеты, редакции газет и другие ведомства буквально соревнуются в борьбе за право быть прикрепленными к базам самого высокого ранга, скажем, к спецбазе № 1, которая снабжает продуктами Кремль, Верховный Совет и Совет министров. В бытность прежнего, знаменитого по Нюрнбергскому процессу Генерального прокурора СССР Романа Руденко продукты доставлялись на дом из закрытого кремлевского спецраспределителя, а все остальные товары – от одежды до туалетной бумаги – из правительственной сотой секции ГУМа. Поэтому он был далек от мирских будней своих сотрудников и считал, что работники Прокуратуры должны вести скромный образ жизни без всяких там излишеств типа курятины или свежей говядины. У них есть жены, вот пусть и стоят в очередях вмеcте со всем простым народом…