Юлиан Семенов - ТАСС уполномочен заявить

Славин перечитал листок из свертка:

«Я отправлял вам письмо про то, как американы вербовали нашего гада в „Хилтоне“. Отправил по почте. Дошло ли? Не ведаю. Американов тех я снова видал в „Хилтоне“, а гада нет. Ладно, я старый, меня война поломала, апосля нее намыкался, поскитался, поплакал в подушки готелей, а он-то чего? С сытой рожей и молодой? Коли то мое письмо не дошло, знайтя, вербанули американы нашего».

— А что за письмо он отправил? — спросил Дулов.

— После войны работал в Германии, — не ответив на вопрос, заметил Славин. — «Готель» пишут те, кто долго жил в Германии.

— И украинцы говорят «готель», — возразил Дулов.

— Верно. Но русские, которые жили в Германии, все, как один, говорят так же. Я работал с перемещенными в конце войны, знаю. Ну, где садовник?

Архипкин вошел в кабинет боком, остановился у двери и, как показалось Славину, хотел щелкнуть каблуками.

«Из сержантов, наверное, — подумал Славин. — Помкомвзвода был, не иначе».

— Садитесь, Олег Карпович, — сказал Славин. — Чайку попьем?

— Спасибо, от чая не откажусь.

— Он у нас ивановский, — пояснил Дулов. — Ивановские водохлебы…

— Я слыхал, что главные водохлебы в Шуе жили, — сказал Славин, — или неверно, Олег Карпович?

— Шуйские всегда поболее ивановских хлебали, стаканов по десять — пятнадцать…

— Неужели? Пятнадцать стаканов! Возможно ли?!

— Ставьте самовар — покажу, — улыбнулся наконец Архипкин; напряженность, которая просматривалась в нем с самого начала разговора, перестала быть столь явной.

— А шуйские чем-то от ивановских отличаются? — медленно гнул свое Славин. — Или вы все на одно лицо? Я, например, рязанцев от курян легко отличаю.

— Так то понятно, — согласился Архипкин. — Курянин — южный, у него глаза с черным отливом, а рязанец косопузый, ближе к нам, блондинистый…

— А тот мужчина, что сверток перебрасывал, он, по-вашему, из какой области?

— Да я его и не разглядел толком.

— Черноглазый?

— Ей-богу, не понял, а особливо, когда палить начали, у меня и вовсе память отшибло: войны нет, а с автоматов шмаляют, как в ту пору, от живота.

— Вы видели, что полицейские стреляли от живота?

— Может, и не видел, может, показалось мне так…

— Пошли в парк, постоим на том месте, где все произошло, повспоминаем, а?

— Пошли, — согласился Архипкин, страдающе посмотрев на Дулова. — Только я не помню ничего, говорю ж, от страха занемел даже.

…В парке Архипкин остановился в том месте, где неизвестный бросил сверток, кивнул на пику:

— Вот тут он повис.

Славин подошел к забору: виден узенький переулок, идет под гору.

— Когда стрелять начали, он бежал, петляя? — спросил Славин.

— Не, он петлять начал, когда на велосипед прыгнул.

— Ах, у него там велосипед стоял?

— Ну да. К стене прислонен был. Дамский.

— Переулок в улицу упирается… Он куда повернул — направо или налево?

— Ясное дело, налево — там под гору идет, убегать сподручней.

— А куда ведет та улица?

— Не знаю, я выхожу с посольства редко, по ихнему-то не понимаю, заплутаешь еще…

— Та улица ведет к вокзалу, — сказал Дулов. — Она вливается в проспект, там трамвай, много машин, там его не возьмешь.

— Вы убеждены, они его не убили? — спросил Славин.

— Я выскочил из квартиры на балкон, мне все видно было… Он ушел, потому что они бежали вниз по переулку и никого перед ними не было. А когда они добежали до конца переулка, стрелять не стали, видимо, он махнул проходными дворами, там их много, — сказал Дулов.

— Проверили?

— Да. Если б они его убили, по радио сообщили непременно: нас лягнуть не преминули бы, — убежденно сказал Дулов. — Наверняка ушел.

— Он седой был? — спросил Славин.

— Да и не поймешь… Пегий, — ответил Архипкин. — А может, блондин, выгорел, может…

— Одет был во что?

— Как во что? — удивился Архипкин. — В костюм.

— Это я понимаю… Какого цвета костюм? Старый или новый? В галстуке? Или нет?

— Вот напасть-то, — вздохнул Архипкин, — ну, ей-бо, как отшибло…

— Шрама на лице не было?

— Шрама не было. Рука у него, правда, беспалая. То ли одного нет пальца, то ли двух — это я заприметил.

— Вот это уже важно. Он вам что-нибудь говорил?

— Ничего не говорил. Только сначала шепнул, мол, мужчина, подмоги…

— Как?! «Мужчина»?

— Или «мужчина», или «человек», точно сказать не могу.

— Если сказал «человек» — значит, украинец, — заметил Дулов.

— Не обязательно, — возразил Славин. — Мой друг, чистокровный русский, воронежец, обычно говорит, обращаясь к друзьям, «человек», «человече»… Голос какой? Испитой? Хриплый? Или нормальный?

— Хриплый голос, это вот точно, хриплый…

— А приметы так и не можете припомнить?

— Ей-бо, не могу, зачем зазря в грех вас вводить?

…Славин вернулся в кабинет, обложился справочниками: он искал бары, где играли в бильярд, особенно в районе вокзала. Нашел четыре: «Веселые козлята», «Неаполь», «Каса бланка» и «Лас Вегас».

Потом снова пригласил Архипкина.

— Олег Карпович, — спросил Славин, — вы в бильярд умеете играть?

— Плохо. С шоферами, бывало, погоняешь, шутки ради…

— Придется вам со мною поиграть.

— Да у нас не стол, а смехота одна.

— Мы с вами не в посольстве будем играть. В городе.

— Так в городе бильярды только в вертепах, нас упреждали…

— Вдвоем не страшно, — сказал Славин, подмигнув Архипкину. — Как, Олег Карпович?

— Если надо, значит, надо, — степенно ответил тот.

— Теперь вот что, — продолжил Славин, — мы с вами будем искать «беспалого». Но, быть может, нам повстречается другой русский, я вам его покажу. Поговорите с ним, ладно?

— Не советский? — спросил Архипкин.

— Эмигрант. Власовец, — ответил Славин.

— Я с таким псом и говорить-то не стану. Душить его надо, я супротив их дрался в Бреслау, ну нелюди, ну зверье…

— Если мы найдем «беспалого», тогда все в порядке, а если надо к нему подкрадываться, тогда, боюсь, придется вам поговорить с тем как раз власовцем, который стоял против нас именно во Вроцлаве… Не судите только всех эмигрантов одним судом, Олег Карпович. Один добровольно продался немцам, сам к Власову пошел, а сотню-то принудили… Все понимаю, вы правы, оправдать такое невозможно, но и среди них есть разные люди.

— Это мне умом понятно, только сердце у меня есть. Во Вроцлаве этом самом моего меньшого братана власовы постреляли…

В «Веселых козлятах» было шумно и многолюдно, играли здесь плохо, больше куражились, ставки были низкие, три доллара, «беспалый» не появлялся. Архипкин проиграл Славину три партии всухую, рука его заметно дрожала, когда он бил по шару; часто мазал, смотрел по сторонам настороженно.

Когда верткий официант, бегавший с подносом между столами, принес пиво, Славин спросил: