Юлий Дубов - Меньшее зло

Он не объявился ни когда украли и убили невесту Терьяна, ни когда наполовину парализованного и с трудом ворочающего языком Серёжку привезли из Питера, ни даже после того, как в Москву пришла страшная весть о сгоревшей машине, пробившей бетонное ограждение австрийского автобана, и об изуродованном до неузнаваемости трупе, нашедшем последнее пристанище на тихом венском кладбище. Серёжка…

Все, казалось бы, закончилось, будто и не начиналось. Уже была отброшена ненужная более конспирация, таинственный арбатский особнячок превратился в шикарное банковское здание, и Эф Эф стал регулярно появляться то на Метростроевской, то в клубе, вежливо раскланиваясь с Ленкой и ничем не выделяя её из стайки офисных девочек.

Но тут началась большая война льготников, загремели взрывы и выстрелы, неведомо откуда появившиеся на подмосковных трассах танки стали разносить в труху бронированные «Мерседесы» и джипы, и одной из жертв оказался Витька Сысоев, не выдержавший недоверия своих же, деликатно замаскировавший собственную смерть под дурацкий несчастный случай по пьяни и приславший Платону письмо с многоточием и вопросительным знаком в конце.

Тогда с Ленкой произошла истерика, не на шутку всполошившая офис. Она визжала пронзительно и страшно, захлёбываясь слезами, и закатила приехавшему Платону оплеуху.

Возникший на пороге Федор Фёдорович тут же сгрёб Ленку в охапку, зажал ладонью раззявленный в крике рот, отнёс в машину и увёз к себе на квартиру. Там вколол ей что-то, раздел, засунул в ванну, потом завернул в полотенце, унёс в кровать, дождался врача и исчез на сутки.

Вскоре они сошлись насовсем, хотя отношения свои не афишировали. Но в «Инфокаре» тайн не было, и про них знали все.

После неудавшегося покушения на Платона и гибели подставившего лоб под предназначенную для Платона пулю Марка Цейтлина, когда Ларри остался в одиночестве и объявил войну всем и вся, Федор Фёдорович сказал Ленке, что уходит из «Инфокара».

— Страшно стало? — язвительно спросила Ленка. Он не обиделся. Кивнул.

— Страшно. Только я совсем не того боюсь, про что ты подумала.

— А чего?

— Я — их боюсь. Ларри и Платона. Того, что из них получится. Вернее, уже получилось. Знаешь, как Ларри практически в глаза называют? Шер Хан. Очень точно, между прочим.

— Из Платона получится покойник. Они его убьют. Один раз не вышло, выйдет во второй. Больше за него под пулю никто не пойдёт. Ларри тоже убьют. Или сперва посадят, а убьют уже там.

Федор Фёдорович пожал плечами.

— Это вряд ли. Коллеги мои — люди, конечно, серьёзные, но с этой парочкой им так просто не совладать. Выросли мальчики, выросли. За эти годы они такие университеты прошли, что Конторе уже не по зубам. Крови нанюхались, вошли в силу. Я им теперь не нужен.

— Погоди, — сказала Ленка, не веря ушам. — Так ты что думаешь — что они сейчас будут твою бывшую Контору на куски разносить? С ума, что ли, сошёл?

— Можно, я тебе не скажу, что я думаю? Я, кстати, не думаю, а знаю доподлинно, что сейчас будет делать Ларри. С ведома и одобрения нашего гения. А я, если ты не забыла, офицер.

— Бывший.

— Офицер не бывает бывшим. Это призвание. Если я сейчас буду рядом с ними, мне этого не простит никто.

— Так вот что тебя колышет… Что тебе кто-то там не простит, если ты в такое время не бросишь друзей, которые тебя на улице подобрали и взяли под крыло…

Федор Фёдорович не на шутку разгневался и хлопнул дверью кабинета.

А через полчаса объявил:

— Я принял решение. Ухожу из «Инфокара». А к тебе у меня есть предложение. Завтра с утра пойдёшь туда и напишешь заявление. По собственному. Я тебя на улице подожду. Оттуда поедем в загс. Поженимся.

— А если не напишу?

Эф Эф пожал плечами.

— Ты не понимаешь. Я не просто от них ухожу. Я рву все связи. Так надо. Моя жена там работать не может. И любовница не может. Просто знакомая — тоже. Понимаешь?

Ах, каким тяжёлым это оказалось — сделать верный выбор. Переступить порог квартиры Эф Эфа и не возвращаться больше. Остаться одной, в однокомнатной конуре в Гольяново, где время от времени будут возникать бравые инфокаровские охранники, чтобы побарахтаться в койке с тёлкой-секретаршей, да будут забегать случайные знакомые, морща носы от подъездных запахов… Или согласиться, стать законной женой полковника в отставке… Женой… Женой… Но тогда завтра надо идти в офис с заявлением. Там Мария. Она возьмёт заявление, прочтёт и, скорее всего, ничего не скажет. Просто посмотрит. Глаза в глаза.

Решение определилось, как ни смешно, тем, что эту ночь Ленка провела одна, в своей гольяновской хижине, где не бывала с полгода. За это время на неё протекли соседи сверху, протух и сгнил забытый в мусорном ведре кусок колбасы да рука неизвестного злоумышленника, прорвав наискось дермантин на входной двери, оставила несмываемый трехбуквенный автограф.

Ленка проворочалась до утра, отбиваясь от назойливых подвальных комаров, которые пикировали с потолка с противным победным писком, несколько раз начинала плакать. Когда через пыльные занавески пробились первые лучи серого утра, сделала окончательный выбор.

Она позвонила своей напарнице Людке из автомата на углу:

— Людк, привет. Слушай, кобра пришла?

— Нет ещё. Ты где? Давай быстрее, а то здесь уже сумасшедший дом.

Узнав, что Марии ещё нет, Ленка перевела дух и набрала номер Федора Фёдоровича.

— Слушаю, — сказал он в трубку. — Это ты?

— Я.

— Решила?

— Да.

— И?

— Да.

Федор Фёдорович помолчал.

— Я подъеду через десять минут. Буду стоять у правой подворотни. У тебя паспорт с собой?

Ленкино заявление по собственному было надёжно укрыто в запечатанном конверте, который она оставила на столе у Людки и позорно бежала, опасаясь разреветься на глазах у всех. А потом машина Федора Фёдоровича унесла её к будущему семейному счастью.

Но счастье не складывалось — сперва немного, а потом и совсем. Удлиняющаяся тень покинутой инфокаровской цитадели настигала их, надёжно обнуляя шансы на побег.

Ленка однажды вспомнила приведённого ею в «Инфокар» соседа-таксидермиста, который и пробыл-то в фирме всего-ничего, ушёл, с кем-то поцапавшись, и переключился на производство лисьих шапок. Он несколько раз заваливался к Ленке в гости с бутылкой водки и нехитрой закуской.

Подвыпив, говорил:

— Ты знаешь — я всякого разного в жизни насмотрелся. У меня на этих твоих обиды нету, хер бы с ними, извини за выражение. Только вот что странно: ночью, бывает, слышу ваши телефонные звоночки… Помнишь — «ту-ту-ту…» И так мне сразу делается, — он удивлённо мотал головой и тянулся к бутылке, — я потом куда ни заходил устраиваться, все думал — как услышу вот это вот, так и останусь, да ни разу не пришлось…