Юлий Дубов - Меньшее зло

— Триста.

— Правильно. Если бы он заговорил, мы бы сейчас в такой заднице сидели… Здорово, что пришли разговаривать. Да. Именно. Вот, вот… Так что мы ещё не проиграли.

— Мы ещё не выиграли.

— Ничего. Теперь точно выиграем. Совершенно новая конфигурация. Я всё время чувствовал, что за историей с Фёдором Фёдоровичем и взрывами стоит кто-то серьёзный. Только никак нащупать не мог. А теперь сами пришли.

— Это не они.

— Конечно, не они. Просто за все эти месяцы впервые появился прямой выход на того, кто дёргает за ниточки. Ты понял, что Кондрат его лично знает?

— А что ты Кондрату можешь предложить?

— Я подумаю. Сейчас Ахмет сторгуется — и идём соглашаться. Условия у нас будут такие — всё, что предлагают, принимаем, но Аббаса и девчонку в Москву не отдаём. Согласны на двойной контроль — мы и они. Тем более, что мы у них целую охранную структуру наполовину покупаем, вот она и приглядит, чтобы никто никуда не сбежал. Держим их в безопасности, пока таинственный приятель Кондрата не выполнит свои обязательства. Это — наша гарантия. А там видно будет. Согласен?

— Да.

— А почему этого Фредди зовут Федя Без Жопы?

— Чёрт его знает. У него, вроде, с медведем в тайге неудачная встреча получилась. Медведь с него скальп снял, порезал всего когтями, живот распорол да в придачу задницу вырвал. Вылечили, но сидеть с тех пор не может. На косточках не очень-то посидишь. Так и получилось — Федя Без Жопы. Фредди Крюгером его потом назвали — больно похож.

— Я, знаешь, чего вспомнил? — сказал Платон, неожиданно улыбнувшись. — Сразу, как только Фредди вошёл? Рассказ был у кого-то из наших… Или повесть… Неважно. Приехал он в глубинку и зашёл в каком-то казённом помещении в сортир. Помещение такое — квадратов сто, не меньше, потолки под четыре метра, и вдоль стены стоят чугунные унитазы. Чёрные, вонючие. И каждый унитаз с глубокими-глубокими вмятинами по бокам, а на потолке дерьмом намазано — «Гитлер — пидарас».

— Это ты про что?

— Погоди. Вот этот писатель и подумал тогда, что из спокойной московской жизни попал в племя жутких великанов, которые мнут руками чугунные унитазы и говном на потолке расписываются. Похоже?

— Немножко похоже. Ну, пошли.

— Ну скажи — серьёзный человек, да?

— Да.

— Совсем серьёзный?

— Совсем.

Ни в какие настольные игры, включая шахматы, Старик никогда не играл. По двум причинам. Во-первых, считал эту ерунду бессмысленной потерей времени. А во-вторых, у него была тысяча способов утвердить своё интеллектуальное превосходство над любым оппонентом, не прибегая к детским затеям, заведомо упрощённым и приспособленным под несовершенство плебейского разума. Потому что единственно правильная линия поведения в любой ситуации противоборства неизменно состоит в том, чтобы каждым своим шагом сковывать свободу действий противника.

В записных книжках Ильфа он вычитал замечательную фразу:

«Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а ещё потом внезапно обнаружите, что стоите на улице и курите».

Вот такое навязанное противнику продвижение — от игривой и наглой беззаботности до первой смутной тревоги, потом к нервной и истеричной попытке осознать, когда же была допущена роковая ошибка, и, наконец, к раскуриваемой на ветру папиросе в грязной подворотне, рядом с мусорными баками — это движение и есть подлинная траектория победы.

Было бы неточно сказать, что руководителей «Инфокара» Старик не принимал в расчёт, он просто не рассматривал их как достойных внимания оппонентов. И если доводилось о них вспоминать, то проходили они у него под наименованием «эти двое».

Уважительно высокая оценка, данная ранее Ларри Фёдором Фёдоровичем, у Старика вызвала досадливое раздражение: только при полном отсутствии вкуса можно в подобном тоне говорить про обычных дельцов.

Появление Аббаса на Кавказе, да ещё и с примкнувшей к нему американской журналисткой, не насторожило, поскольку опыт и интуиция однозначно указывали на Его Величество Случай. Разве что профессионально проведённая эвакуация азербайджанца и американки из блокированной Москвы несколько встревожила, но не очень, потому что владеющие техникой — ещё не игроки.

Огненное око начало медленно поворачиваться в сторону «этих двоих» только после прорыва сквозь армейское окружение — стало очевидно, что «эти двое» не столь просты, как казалось.

Преподнесённый Кондратом сюрприз не столько огорчил, сколько внёс окончательную ясность в ситуацию. Старик приходил к пониманию, что пренебрежительно проигнорированное им мнение Федора Фёдоровича было не так уж и далеко от истины. Возникновение на политическом горизонте Восточной Группы, мобилизовавшее все активные силы на принятие неотложных мер, уже не могло рассматриваться как явление природы. Налицо рукотворное вмешательство: хорошо рассчитанная и виртуозно навязанная элитам колея, из которой невозможно выскочить.

Именно по этой колее и устремилась страна, искренне полагая, что удаляется от угрозы. А на самом деле двигалась по проходу, ограниченному красными флажками, которые расставили хитроумные охотники.

Два козыря, которые Старик заботливо приберегал под конец партии, — Федор Фёдорович и Кондрат — вдруг оказалась не у него. Они лежали в прикупе, и к ним уже протянулась чужая рука.

Зато теперь игра, в которую играют «эти двое», — понятна и прозрачна. А раз так, то и ответ будет симметрично сокрушительным — они получат свой коридор из красных флажков и полетят по нему с радостным тявканьем.

Конечно же, сейчас ясно, что к «этим двоим» надлежит отнестись с уважением. Может наступить и неизбежно наступит момент, когда они почувствуют, что их загоняют в угол, остановятся, оглядятся, перестанут принимать решения из навязанного набора и совершат нечто резкое, непредсказуемое, рвущее заботливо сплетённую ткань самой прочной в мире паутины и меняющее правила игры. Но — не завтра. «Эти двое» какое-то время будут выбирать наилучшие решения, не замечая ни обращённого в их сторону огненного ока, ни того, что с каждой минутой качество решений, равно как и их собственное положение, становится катастрофичнее.

— Ты, Игорек, вот что… — расслабленно сказал Старик, отодвигая чашку с остывшим чаем. — Ты говорил, вроде, что у тебя журналист знакомый… Не помню, как фамилия…

Фамилию журналиста адъютант Игорь напоминать не стал, потому что к Стариковским фокусам и мнимому выпадению памяти относился спокойно.