Михаил Попов - Кто хочет стать президентом?

Да пусть летит хоть к чертовой матери!

В самый момент сделки вице-адмирал лишний раз убедился, что совершает правильный ход. Получив в руки дипломат с пачками американских денег, он увидел, как четверо матросов несут по сходням гимнотворца, а тот размахивает руками, будто хочет вступить в диалог с крепнущей пургой, насылаемой черным небом, и шепчет: «И кричала в дежурке: он не умер, он спит! И пила из мензурки неразбавленный спирт».

Матросы со слезами на глазах передали тело Артема Владиславлева на кожаные руки мужчин из внедорожника. Произошла погрузка. Шварц поблагодарил адмирала, и этот идиотский, с точки зрения Усачева, эпизод закончился.

Чего только не бывает во время предвыборной кампании.

Толкотня машин при выезде с Тверского бульвара на Тверскую улицу. Моросит дождишко со снегом, разгораются разноцветные огни городской иллюминации, дергающиеся механические дворники стараются отогнать их как мелкое надоевшее наваждение. Петляя между влажными капотами, перемещается с завидной для инвалида ловкостью парнишка лет пятнадцати. В руках у него пачка дорогих журналов в полиэтиленовой упаковке. Иногда стеклянная дверца опускается и из хорошо пахнущей тьмы салона высовывается заинтересовавшаяся рука.

Нет, «Додж» ничего не взял, и «Пежо» тоже. А вот тут, кажется, наклевывается какой-то полезный контакт.

В этот момент переключается светофор. Открывается задняя дверь одной из иномарок, и торговца мокрым печатным товаром быстро и цепко втаскивают внутрь.

Похищение инвалида. Прямо посреди города. Посреди центра города.

– Будешь вести себя правильно – заплатим за все твои журналы.

Парень хоть бит жизнью, но не трус. Осматривается. Впереди только гранитный затылок. Справа тоже что-то неулыбчивое. Это не розыгрыш.

– Что надо?

– Где сейчас Чайник?

Машина движется в сторону «Националя». Судя по тому, как рука сидящего справа сжимает предплечье инвалида, думать дольше, чем до Библиотеки, не дадут. Убить, конечно, не убьют.

– Где сейчас сидит Чайник? Я знаю, что ты знаешь. Не скажешь – выкинем где-нибудь возле мусорных баков, будешь ходить еще хуже.

– Только у меня условие.

Водитель даже кашлянул от неожиданности.

– У тебя условие?

– Два. Ни Чайнику, ни этим братьям, особенно Вегену, не говорите, что это я, ладно? И отвезите сразу же на место, на Тверской. Плохо, если меня там долго не будут видеть.

– Денег дать?

Инвалид вздохнул, почти всхлипнул:

– Нет, опасно, раскумекают.

– Что, обыскивают?

– Еще как. Даже в заднице смотрят.

– Ну, как хочешь.

Через час помощник Кирилла Капустина Петров вместе с двумя телохранителями быстро шел по длинному перрону Ленинградского вокзала – все дальше от здания, от огней. Сочно пахло угольной сыростью, мокрым железом и прочей железнодорожной спецификой. Блестели влажные рельсы, проскальзывали невразумительные люди с чемоданчиками и поднятыми воротниками. Королевство со своими законами.

– Здесь, – сказал один из охранников в черном плаще – тот, что сидел за рулем.

«Здесь» представляло собой старый вагон, загнанный наполовину под железный навес. Признаков жизни он, на первый невнимательный взгляд, не подавал. Петров обошел его с торца, неуверенно сплевывая. Все же странно ему было, что кампания по выборам президента России начинается с такого непрезентабельного, даже противозаконного на вид места.

– Я забыл, как стучать, – сказал водитель, рассматривая свой кулак с перстнем. – Два раза, а потом три или наоборот?

– Стучи как хочешь и сколько хочешь, пусть сами разбираются, что им желательно услышать, – ответил Петров неожиданно тонким для своей комплекции голосом.

Вагон был жилой. И даже, можно сказать, слишком жилой. Очень густо и издавна спрессованная жизнь давала такой дух, что господину Петрову и его помощникам приходилось зажимать носы черными кожаными пальцами. А тут еще не наступи ни на кого в тусклом полумраке: под ногами шевелилась, стонала и сморкалась какая-то бесконечная инвалидная, собиравшаяся сюда на ночь со всего Восточного округа.

Так до середины вагона. Потом стальная дверь, а за нею – местная хорома. Наверное, тут раньше был вагон-ресторан. Освещено нормально, хотя тоже по-поездному, с тоскливой тусклинкой. Два дивана, стол, накрытый скатертью, и графин воды. За столом два довольно молодых кавказца. Один толстый, улыбающийся, второй скрюченный от своих подозрений, злой.

Петров, не садясь, объяснил, в чем дело.

– Нет, Чайника так отпустить нельзя. Он нам должен, – сказал старший.

– Отрабатывает, – сказал младший.

– Отрабатывает? – удивился Петров.

Его подвели к окошку в стене, через которое можно было рассмотреть еще одно помещение, где на довольно большом канцелярском столе лежали картонки, кисточки и стояли банки с краской.

– Что он делает? – обернулся Петров к кавказцам.

– Пишет жалостливые объявы. Мама умерла – подайте, здоровья лишился – помогите!

– А, – гость понимающе закивал. – Не может старый конь без борозды. И что, помогает? Есть результат?

Кавказцы переглянулись: похоже, у них выпытывают их производственную тайну.

– Есть маленький навар. Женщины, что с его картонками ходят, приносят больше, – буркнул младший.

– И инвалиды тоже. Детей учит, как плакать, где грязь размазать.

– И когда он отдаст вам свой долг?

Старший мечтательно посмотрел в угол вагона и промолчал.

– Год! – решительно сказал младший.

– А выкупить долг можно?

Очень скоро все четверо ехали по моросящей Москве в сторону Замоскворечья. Чайник – в нормальной жизни Бладилин Иван Сергеевич, трезвый, грустный, смотрел в окошко. Он вообще мало пил, в отличие от большинства безногих.

– Зря ты, Петруша, меня домой везешь.

– Почему?

– Все равно ведь сбегу.

– Наташку порадуй, она ж тебя любит, и малышки любят. Чего тебя на улицу тянет, да еще к таким упырям.

– Не к упырям, а к народу, к настоящему делу, братишка.

Петров самодовольно усмехнулся:

– Так вот, могу с тобой поспорить на какие хочешь бабки: в ближайшие полгода никуда ты не сбежишь.

Бладилин встрепенулся:

– Неужели?!

– Да, да, и ты в команде.

Когда машина остановилась у дорогого дома с роскошными стеклопакетами в окнах и будкой спецвохры, Петров позвонил наверх и сообщил радостную новость.

– Что ж, пока жена бежит сюда к тебе навстречу, скажи мне, отчего у тебя такая кличка неуважительная – Чайник? Тебя, я заметил, ценят даже там, на дне дна.

– Это очень легко объясняется. Чайник, в моем случае, это не Самовар, понял? Самовар – это когда ни рук, ни ног, а у меня ручки-то вот они, помнят работу ручки-то.

Тут сверху, из квартиры, спустилась Наташа – крупная молодая женщина в роскошном халате и с распущенными волосами. Отказавшись от помощи людей Петрова, она сама подхватила мужа на руки и понесла в дом мимо привычно зевающих консьержей, приговаривая что-то вроде: «Ты мой маленький, Ванечка любименький, где ты катался, где скрывался?»