Михаил Попов - Кто хочет стать президентом?

– Заткнись, сволочь, только попробуй сочувствовать. Тебя подослали, и ты свою работу сделал. Теперь…

– А теперь ничего не будет. Вас просто отвезут туда, куда вы скажете.

Она резко встала, словно оставаться здесь долее даже одну секунду было для нее невыносимо, и быстро пошла к выходу, ни на кого не глядя. Бобер побежал следом. Когда он вернулся, майор и Кастуев пили водку. Уже вторую бутылку, и настроение у них было отвратительное.

– Глаза завязал? – спросил Кастуев.

– Конечно. Да она еще в шарф закуталась и плакала все время.

– Налить?

– Разумеется.

Выпили. Бобер закусил чем-то из тарелки, служившей по совместительству пепельницей.

– Знаете, что она сказала, когда я довез ее до парка и остановился там на углу? Сказала, что согласилась с нами разговаривать только потому, что видела, как к нам собаки местные хорошо относятся.

– Да? – спросил Кастуев, тоже ища, чем бы закусить. – Рассмотрела, когда мы ее тащили?

– Говорит, подумала, что мы, наверное, хорошие люди.

– А мы их просто хорошенько прикормили. Елагин встал.

– Чего ты? – спросил Бобер.

– Пойду пройдусь. Подышать хочется. Майор вышел.

Бобер и Кастуев не смотрели в его сторону. Один разливал, другой молча нарезал колбасу. Эта идиллическая картина мгновенно разрушилась, когда снаружи раздался взрыв.

Их знал весь город. Володя Босой и Володя Маленький. Босой был смотрящим на рынке Калинова, Маленький – его «рукой». Смотрящий заработал свою кличку, еще когда сидел по «малолетке». Была у него неприятная манера – разговаривая с человеком, лежать на кровати и ковыряться между пальцами ног. Позже, когда он уже «поднялся» и занял по криминальным понятиям солидное положение, наведение им педикюра в присутствии подчиненных сделалось элементом придворного этикета. Французские короли обожали публично испражняться, и все свидетели этого акта считали себя польщенными. Трудно сказать, насколько вдохновляла «бычар» Володи Босого его экстравагантная привычка, но она утвердилась, и этого достаточно.

Кличка второго Володи – Маленький, была мотивирована менее заковыристо, то есть от противного. Он был огромный со страшенными кулаками бугай.

В тот момент, когда мы наводим на него фокус нашего повествования, он стоит в коридоре купейного вагона, выпучив глаза и инфантильно улыбаясь. Он возбужден до такой степени, какой от себя, может быть, и не ожидал. Причина этого – молодая рыжеволосая зеленоглазая латышка с обалденной улыбкой и красиво всклокоченными волосами, кажется, вполне готовая к продолжению общения. Трудность в одном – она совсем плохо говорит по-русски. Ну почти ни в зуб ногой. Неужели в школе не учила? Впрочем, какая школа! Девчонке лет двадцать с небольшим. Да и черт с ним, с языком. Володя Маленький давно уже обратил внимание, что в этой жизни наличие языка скорее препятствует решению дел, чем помогает. Как только дело уходит в разговоры, его потом оттуда и не выпутаешь, пока не предъявишь в качестве аргумента кулак.

А начиналось все так. Двое слегка – совсем слегка – подвыпивших молодых калиновских рыночных принцев шли в вагон-ресторан, чтобы там довести себя до подобающего ситуации состояния. Они ехали с небольшой разборки, закончившейся мирно и выгодно, настроение у парней было великолепное, а такое настроение почему-то всегда хочется улучшить. И тут они видят в одном из купе двух офиговенных телок, беседующих с двумя абсолютно тормозными пенсионерками. Решение созрело мгновенно. Молодые люди «нарисовались» самым изысканным из принятых на их рынке образом. Трудно было сказать, до какой степени это проняло девиц, но старушки поняли, что они лишние на намечающемся празднике жизни. Володя Маленький, будучи добрее своего товарища, дал старушкам тысячу рублей и назвал номер своего купе, где они могут, если им очень захочется, перекантоваться.

В ресторан иностранки идти отказались. Володя не обиделся. Даже ему было понятно: эти девочки не из тех, что должны радоваться приглашению в забегаловку на колесах. Босой поймал пробегавшую по коридору проводницу, сунул ей денег и велел принести сюда, на место, все что найдется приличного в вагонном буфете. Проводница не стала качать права и сделала так, как ее просили. Молодые люди присоединились к незнакомкам, чувствуя себя на вершине ситуации. Красиво вошли, что называется.

Было шампанское, красная икра, бананы, стопка шоколадок, куча абхазских мандаринов. Одна из девиц – та, что постарше, по-русски говорила. Наверное, успела все же закончить пару классов до распада СССР. И звали ее Лайма. Поэтому и пошла у парней уверенность, что они «латышки». Лайма-то Лайма, но кто такая Вайкуле – не знает. Сама вся крепкая, строгая, жесты немного угловатые, и кругом блокноты, блокноты. Все записывала: поправит очки на цепочке и запишет. А Володи покатывались со смеху – в основном своим собственным модным калиновским шуткам. Вторая, зеленоглазая, с пышной копной на голове и без бельмеса по-русски, тоже все время заразительно хохотала. Правда, у внимательного наблюдателя могло бы сложиться впечатление, что смеется она скорее за компанию, из вежливости, и просто от хорошего общего настроя натуры.

Володя Босой, как-то сразу залипший на латышскую тему, свернул к «белым колготкам». Володе Маленькому сначала показалось, что это он зря, зачем в такой душевной обстановке разматывать тему женского снайперского белья в Чечне? Что тут можно доказать и зачем? Да и байки это, вероятнее всего, – рассказы про бессердечных прибалтийских биатлонистов, что щелкали наших ребят там, в горах Кавказа. Но когда выпили уже по три полстакана, он понял, что шеф скорее прав, чем нет. Бог с ней, со стрельбой, тут главное – колготки. Постепенно-то пора к этой теме переходить. Белые – не белые, тут наше дело маленькое. Но Босой, кажется, забуксовал. Так бывает: въедешь в тему – и никак не выедешь.

– Нет, ну ты можешь мне правду сказать, раз уж такой пошел перец солить, была ты у чечей или нет? – тряся огромными каплями пота на широком лбу, по восемнадцатому разу допытывался Босой. Он уже снял свой шелковый пиджак, ослабил галстук.

– У чече не была, нет, – просто отвечала Лайма, не теряя ни грамма спокойствия и доброжелательности, хотя давно уже имела право потерять.

– И стрелять не умеешь?

– Стрелять умею.

– Значит, биатлонистка?

– Что есть биатлонистка? Может, блондинка? Я не блондинка.

– Вижу, что не блондинка.

Босой налил себе еще граммов восемьдесят.

– Но ты и меня пойми: хочется, очень хочется дойти до самой сути.

– В работе, поисках пути, в сердечной смуте? – быстро подхватила Лайма.