Роберт Дугони - Властелин суда

Жива. Она была жива.

— Все хорошо, — успокаивал он ее, твердя эти слова вновь и вновь не только для нее, но и для себя. — Все хорошо. Все позади. Позади.

Она глядела на него снизу вверх, не веря своим глазам.

— Но как же так? — недоверчиво спросила она. — Я ведь видела, как он застрелил тебя, Дэвид. Я ясно видела это.

Поморщившись, Слоун распахнул куртку Тома Мольи и потом рубашку. Бронежилет детектива остановил пулю, но действие ее оказалось ужасным. Каждый вздох причинял острую боль. Ощущение было такое, словно его переехало грузовиком. Слоуну не удалось проникнуть внутрь сознания Медсена, прочесть его мысли, узнать истинную суть этого человека, но это было и не обязательно. Людей, подобных Паркеру Медсену, он знал. Паркеру Медсену и в голову не пришло, что на Слоуне может оказаться бронежилет, потому что он поверил заключению психиатра в досье Слоуна, тому заключению, где говорилось о суицидальных наклонностях и тенденции к быстрым и опрометчивым решениям. Но в заключении психиатра не было того, что он не мог знать, того, что не знал никто, кроме самого Слоуна и рядового первого класса Эдда Вендитти, — настоящей причины, почему в тот день, в Гренаде, Слоун снял во время боя бронежилет. Причиной была не жара и не желание двигаться побыстрее. И не стремление к смерти было тому причиной. Бронежилет Слоун снял потому, что двадцатилетний солдат Вендитти, женатый и отец двоих детей, забыл свой жилет в вертолете, доставившем их к месту операции. Поняв это, Вендитти посмотрел на Слоуна с тем же ужасом в глазах, с каким смотрели на Слоуна родные Тома Мольи в тот вечер. Это был ужас сознания, что можно больше не увидеть самых близких тебе людей, ужас холодного отчаяния при мысли, что твоя семья, твои дети вынуждены будут остаться одни, без тебя. Слоун увлек Вендитти в скалы и, сняв свой бронежилет, приказал тому надеть его. Слоун не так боялся смерти, потому что у него не было никого на этом свете. И гибель его в тот день не разрушила бы ничью другую жизнь. После того как он был ранен, Слоун узнал, что Вендитти за свою оплошность пошел бы под трибунал — на снисходительность к допущенной ошибке в армии рассчитывать не приходилось. А так как к тому времени Слоун уже решил, что убивать — это не его стезя, то известие, что его не взяли в офицерскую школу, особенного огорчения ему не доставило.

Он поцеловал Тинину макушку, вдохнув нежный запах ее волос, мягко касавшихся его щеки.

— Все позади, Тина. Никто тебя не обидит. Теперь — никто. Никто и никогда.

— Ну а для тебя, Дэвид? — Она говорила шепотом, уткнувшись головой ему в грудь. — Для тебя тоже все позади? Ты разобрался с собой, узнал все, что тебе надо было узнать?

— Не вполне, — сказал он. — Но узнал достаточно. Я узнал, что люблю тебя и что, так или иначе, смогу быть очень счастлив, если буду все время помнить об этом.

— Вот и помни об этом. — И она обняла его. — Просто помни и никогда не забывай.

Они подняли голову, услышав звук приближающегося вертолета. Слоун смотрел на него из-под ладони, заслоняясь рукой от сильного ветра, взметнувшего вверх комья глины и прокатившегося по траве, как надвигающаяся гроза.

На переднем сиденье вертолета с лицом, несмотря на синеватые отблески огней, белым как мел сидел Том Молья.

Двое мужчин стояли молча, наслаждаясь возможностью просто глядеть на текущую воду и расслабиться после пережитых кошмаров, страшнее которых они еще не испытывали. Луна и звезды заливали блеском темную поверхность воды, и казалось, что это стремительно несется, мелькая как молния, длинный косяк рыбы. Слоуна поражала красота пейзажа в сравнении с безобразием, которое творят люди. За одну неделю место это запятнали два убийства.

— Он мог тебя убить, — сказал Молья. — Не слишком-то разумное поведение для человека со столь очевидным ай-кью, как у тебя.

Слоун прижал ко рту платок. Получив пулю в грудь, он прикусил язык, и тот до сих пор кровоточил.

— Он выстрелил мне прямо под дых. Сказалась выучка. Медсен и тут остался верен себе и действовал как хороший солдат.

Молья повернулся к нему и хмыкнул.

— Это утешает, правда?

Улыбнувшись, Слоун тронул платком ярко-красный ободок ранки, уже начавшей синеть.

— Прости меня за куртку, — сказал он, щупая дыру в ткани.

Молья пожал плечами.

— Все равно я ее не любил. Ее мне теща подарила. Но раз в год приходилось-таки ее надевать. Я считал, что куртка меня толстит.

Слоун засмеялся. Именно поэтому он и остановил на ней свой выбор.

— И вообще, если тебе есть о чем беспокоиться, так это о Мэгги. Она поднимет жуткий скандал — ведь это была ее любимая лампа.

— Такой же скандал, как из-за передержанного жаркого?

— Это, друг мой, все равно что сравнивать прохладный летний ветерок с ураганом.

Они повернули головы навстречу приближавшимся шагам. Чарльз Дженкинс был таким же, каким он запомнился Слоуну, — огромным и несокрушимым, как скала, хотя сейчас рука его была на перевязи, а лицо в синяках украшали бинты.

— Я буду ждать возле джипа, — сказал Молья. — На этот раз ты от меня не отделаешься, потому что уж куда-куда, а в вертолет меня больше не заманят.

— Но ты ж полетел: сумел преодолеть свой страх, — возразил Слоун.

— Ну да, — сказал Молья, поглядывая на крылатое чудовище. — Как я и говорил, не так страшен черт.

Слоун поднял глаза на Чарльза Дженкинса. Эти двое зрелых мужчин, оба с грузом прожитых лет, были навеки связаны событием, которое Слоун не желал помнить, а Дженкинс был не в силах забыть. Но, может быть, теперь все должно измениться, как для одного, так и для другого. И не так страшен черт, как выразился Том Молья.

— Это здесь его нашли? — спросил Слоун.

Дженкинс кивнул.

— Согласно следствию, здесь.

— Вы его знали?

Дженкинс кивнул:

— Да, я его знал.

— Что он был за человек?

Дженкинс оглянулся назад и, глядя на бегущий водный поток, задумчиво сказал:

— Хороший человек. Семейственный. Порядочный. Человек, который и жизни не пожалеет ради другого, если считает, что так надо поступить. Если вы, Дэвид, мучаетесь, считая себя виноватым, то не стоит: Джо не хотел бы этого. Я уверен, что он долгие годы чувствовал свою вину за то, что с вами произошло. Как и я. Но он, в отличие от меня, нашел в себе достаточно мужества, чтобы действовать. Вот почему он держал у себя папку. Я долго бился над загадкой, зачем ему это было нужно, но теперь я понял. Держать у себя вас он не мог. Это было бы слишком для вас опасно. И по этой же причине он не мог вас навещать. Но он хотел каким-то образом сохранить связь с вами, если бы когда-нибудь ему представился случай вас найти и рассказать, что с вами произошло и кто вы такой на самом деле.