Валерий Казаков - Тень гоблина

— Ух ты! И откуда ты это выкопал?

— Обижаешь, генацвали, зачем выкопал, сам когда-то помогал лепить. А что, пусть себе ребята денег влёгкую срубят, а то они под лужковское «Отечество» ложиться собрались, а там сплошняком гоблины, там и копейки не обломится.

Их разговор прервал водитель:

— Извините, что перебиваю вас, вот послушайте, уже второй раз передают, — он увеличил громкость радиоприемника.

— …при пересечении Греческой границы полицией задержан объявленный Интерполом в международный розыск предприниматель из Есейска Павел Драков…

В скиту было тихо и пахло вечностью. Набегающей зеленоватой слезой мигала лампадка. От необычной тишины чуть слышное потрескивание двух толстых свечек с непривычки показалось треском лесного костра. Монахи, приведшие его сюда, куда-то бесшумно исчезли, словно растворились в густом озерном тумане. В ушах еще стоял гул вертолетного двигателя и пение несущейся в белом молоке моторки, когда вдруг из живого марева возник гранитный утес, он вздрогнул от неожиданности. Лодка резко крутнулась и зашуршала днищем по прибрежной гальке. Всего какой-то неполный час, и он очутился в другом мире, где совсем по-иному текло время и иными мерками измерялись ценности.

Впервые на этих островах он побывал еще мальчишкой, со школьной экскурсией. Церковные здания тогда скорее напоминали развалины и были поверх старинных фресок исписаны всякой похабщиной. В обветшалых хозяйственных постройках ютился какой-то странный в своей убогости народ, почти всегда пьяный и клянчащий деньги. Даже дети, осторожно выглядывающие из дышащих тайной и только им известных лазов и переходов, и те были какими-то дикими и не выходили из своих убежищ, как они их к себе не звали. Однако конфеты, оставленные на опрокинутом каменном кресте, исчезали непостижимым образом, стоило только немного отойти.

— Господи! Как это было давно! — Николай Николаевич осторожно, чтобы не спугнуть тишину, подошел к большому иконостасу, занимающему почти весь восточный угол небольшой кельи, перекрестившись, зажег одну из привезенных с собой свечей, две другие положил на неширокую полку рядом с истертым усердием и временем молитвенником в старом кожаном переплете с поломанными серебряными застежками. Молча глядел, как неспешно разгорается затепленная им малая жертва. И вдруг ноги как будто подломились сами собой, и некая неведомая сила поставила его на колени. Слова молитвы и слезы хлынули из него одновременно, заоконный, да и другие миры исчезли, осталась только эта увешанная почти до потолка иконами стена. Стена и десятки внимательных, пытливых, видящих тебя насквозь глаз невидимого и вездесущего Бога.

Вот он, ничтожный и маленький человек, стоит согбенным у лика всесильного великана, стоит и молитвенно просит, как когда-то просил Спаситель Отца своего: «Да минет меня чаша сия, если на то будет твоя воля!» Десятки, а может, сотни раз, он повторял эту просьбу и не слышал ответа, и тогда смирилась его душа, и сквозь молитвенную пелену слез увидел он, как рыжебородые Сергий и Герман простерли над ним свои руки, и где-то очень высоко зазвонили колокола.

Слезы высохли так же неожиданно, как и нахлынули, снова начали проступать очертания реального мира, зажженная им толстая свеча сгорела почти до половины и в одиночестве едва освещала погрузившуюся в мягкий серый сумрак келью. Две другие свечи, выгорев до конца, давно погасли. За стенами скита быстро угасал короткий северный день.

Пужин с трудом поднялся с колен, шатаясь, словно пьяный, кое-как добрался до узкого монашеского ложа, не раздеваясь, упал на чистую холстину набитого свежим сеном матраса, и сон, непроницаемый и плотный, как снежная лавина, накрыл его целиком.

Утро принесло пробуждение и неукротимую жажду жизни. Он был спокоен и полон решимости нести возложенную на него Господом ношу, какой бы непосильной и ненавистной она не была. Откровение снизошло на него сегодня ночью, и стало доподлинно ясно, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не станет ничьей марионеткой, а пройдет свой отмеренный судьбой и Богом путь так, как ему повелят его совесть и правда.

Скит благоухал хлебным духом. Николай Николаевич резко встал, но резкости почему-то не получилось, движения выходили какими-то неспешными, спокойными, размеренными. Тело приятно ныло, как после хорошей тренировки. Мерцания лампады и вчерашней догорающей свечи почти не было видно, луч только что взошедшего солнца желтоватым столбом, клубящимся утренней земной механикой, упирался в старинный образ Спаса. Большие и пытливые глаза как-то непривычно по-доброму и с любопытством рассматривали его, казалось, Христос молча спрашивал: «Неужели это тот, которого сегодня ночью ко мне приводили Валаамские святые и молили о заступничестве? Не больно ли хлипок, выдюжит ли?»

И Пужину не оставалась ничего иного, как выдюжить.

Амроцкого била мелкая дрожь. Все не ладилось и валилось у него из рук. Голова была забита обрывками, кусками недодуманных мыслей и вовсе какой-то несуразной мутью, периодически выныривающей из памяти. Он тупо сидел за столом у себя дома и пытался в одиночку напиться, такого с ним не случалось уже лет двадцать. Однако когда подобное действо совершается принципиально и целенаправленно, организм мобилизует все свои скрытые возможности, чтобы воспротивиться и не дать спасительному алкоголю затуманить жаждущие отдохновения мозги.

Михаил Львович злился, хлестал свои любимые виски и никак не мог достигнуть состояния блаженной нирваны, когда мир тих, гладок и тебе на него наплевать.

До сегодняшней ночи все шло хорошо, все укладывалось в его сложные схемы, хотя были, были мелкие звоночки грядущей опасности. Когда он на прошлой неделе решил поделиться своими сомнениями с Голом Владленовичем, тот внимательно его выслушал и согласился. Вместе они пошли к Эдуарду, но тот, как всегда, работал над книгой, а до Наталии они не достучались, так что расстались в тот день в полном раздрае. Позже дочь Царя позвонила и сказала, что коней на переправе не меняют, отец дал окончательное согласие, все произойдет после думских выборов, и вообще нечего психовать, кандидат вполне приличный, папа с ним играет в шашки на щелбаны.

Щелбаны эти вообще добили Амроцкого, он живо представил эту дурацкую картину и заледенел изнутри. Потом было некогда, он носился с партией, ее съездами, высшими органами и финансированием. Ни Гол, ни Наташа дальше носа Царя ничего видеть не желали, а он, он один, думал о будущих президентских выборах, которые должны быть чистыми и убедительными, кого бы персонально ни пришлось избирать. Без партии это сделать красиво и театрально было невозможно. Но вот беда, политика и Царь так всем надоели, что никто из ст о ящих людей в партийную верхушку идти не хотел. Пришлось довольствоваться тем, что под руку подвернулось. Да и черт их бери! Все равно это предметы одноразового использования. Пройдут главные выборы, и можно будет разгонять этих дармоедов, а сегодня надо обязательно использовать живую энергию масс, новый Царь должен быть всенародным, по-другому нельзя! И так сложности с преемничеством могут возникнуть, особенно в международном плане.